— Ни черта себе! — воскликнул он, тараща глаза. — Откуда же он узнал?

Женька дернул плечом.

— А кто его знает! Наверное, дело к моему отцу попало. Он же там в милиции работает.

— Ну и отлично! — толстые губы Кабатова расплылись в широкой улыбке. — Считай, повезло нам. Теперь твой отец прикроет нас. — Глаза у Кольки загорелись. — Давай говори, что тебе еще известно?

— А что мне может быть еще известно? Это все.

— Как все?! — недоверчиво сказал Колька. — Чего же ты не расспросил обо всем как следует отца. — Он будто даже обиделся.

— Умный, да? — насмешливо изрек Женька. — Ты сам у него спроси. У него сейчас самое подходящее настроение разговоры вести. Особенно почему-то с тобой. Он, между прочим, обещал уши тебе оторвать, засушить и повесить в нашей квартире, для назидания моему младшему брату, — вид у приятеля в этот момент был такой дурацкий, что Женька не удержался и громко рассмеялся.

Кабатов тоже хихикнул:

— Прикалываешься, да?

— Угу… Ты мне сам вот что скажи: Нечистый тебе не говорил, откуда он узнал о том, что Шиляев вышел?

Колька отрицательно покачал головой.

— Не-а… Возможно, сам Сашка позвонил ему да сказал. Вообще-то темнят они чего-то, и отец твой в том числе. Все про все знают, только мы с тобой, как говорится, ни ухом, ни рылом. Ладно, дай мне водички попить да пойду я, пока твой отец не заявился, и уши мне не оторвал…

А в это время Зойка с Сашкой по приказу Нечистого тащились в больницу к Серебряковой. Возвращение из милиции мужа явилось для Долженковой полной неожиданностью, причем неприятной. Ей было противно снова видеть его расплывающуюся в идиотской улыбке мерзкую физиономию (Шиляев уже успел уколоться), тащиться же с Сашкой к искалеченной им тетке было противно вдвойне. Однако повидать Серебрякову ей было просто необходимо. В последнее время Зойку все больше мучили угрызения совести, и она хотела хоть как-то загладить свою вину перед Клавдией Павловной. Сама бы она пойти в больницу не собралась, да и не решилась бы, а тут волей неволей пришлось — Нечистый приказал. Черт бы его подрал!

Наказав мужу дожидаться ее в вестибюле, Зойка с бьющимся сердцем стала подниматься по лестнице на второй этаж. В палате номер семнадцать были заняты только две койки. Девушку сегодня утром выписали. Увидев племянницу, Серебрякова расплакалась.

— Как же так, Зойка, — сказала она с трясущейся от обиды челюстью, когда Долженкова, поздоровавшись, поставила на тумбочку букет цветов, и пакет с фруктами, купленными по дороге в больницу. — Как же так, — повторила Серебрякова, всхлипывая, — он мог поступить со мной?

— Не хороший у тебя мужик! — гневно сказала дородная женщина с соседней кровати. — Зверь! Тетку-то твою как изувечил! Живого места на ней не осталось.

— Да-да, — меланхолично подтвердила Долженкова, чувствуя себя побитой собакой. Она присела рядом с Серебряковой на краешек кровати и, склонившись к ней, тихонько сказала: — Ненормальный он, тетя Клава, больной человек. В тот день не ведал, что творил. Наркоман он…

Глаза и рот у старушки округлились.

— Наркома-ан?! — так же тихо ужаснулась она. — Да как же ты с ним живешь-то, Зойка?!

Долженкова жалко улыбнулась:

— Вот так и живу, тетя Клава, мучаюсь. Все из дома продал одни стены остались. Его лечить нужно. В наркологическую клинику определять. Может быть, простишь его тетя Клава? Нельзя ему в тюрьму. Сдохнет он там без своих наркотиков.

— Простить?! — уловив несколько слов из тихого разговора, воскликнула соседка Серебряковой по палате. — Как же! Он ее убить хотел, а она его теперь простить должна?..

— Да погоди ты, Маша! — не выдержав, воскликнула Клавдия Павловна. — Дай поговорить с человеком! И чего ты ко всем лезешь?

Маша обиженно поджала губы, а Серебрякова обратилась к племяннице:

— Ты-то, я смотрю, неплохо выглядишь. Принарядилась вон. Сама как живешь? Не пьянствуешь?

Знала бы баба Клава на какие деньги племянница приоделась. Лицо Долженковой залила краска.

— Нет, тетя Клава, не пью, — призналась она, избегая взгляда тетки. — Завязала наглухо. Я работать пойду. Вот только мужа в клинику устрою и пойду. Если ты, конечно, помочь согласишься.

Сердобольная старушка Клавдия Павловна. Простая русская женщина. В Бога верит. Ну, разве может она взять на душу грех — отправить гнить в тюрьму человека, хотя тот и зверски избил ее, рассчитывая убить? Глупый вопрос, разумеется.

— Любишь его сильно, что ли? — внимательно глядя на племянницу, спросила Серебрякова.

— Да какая там любовь? Так жалость одна.

— Чего от меня требуется-то, Зойка, говори, — простодушно сказала Клавдия Павловна.

— Ты, правда, его прощаешь? — не поверив, что так легко ей удалось уговорить тетку, спросила Зойка.

Клавдия Павловна улыбнулась:

— Правда, правда. Говори, что делать.

У Долженковой гора свалилась с плеч. Своего она добилась: всех участников того злополучного ограбления от тюрьмы уберегла и с теткой отношения наладила.

— Да ничего особенного, тетя Клава! — просияв, проворковала она. — Мне объяснили, что тебе нужно только подтвердить, что той ночью Шиляев, вынося иконы, сбил тебя с ног, чтобы скрыться. Ты упала и ушиблась. Если хочешь я сейчас сюда Сашку приведу. Он там, в вестибюле дожидается. Его сегодня утром временно освободили. Пускай он у тебя прощения попросит.

— Что ты, что ты! — замахала Серебрякова руками. — Я его видеть не могу. Пускай идет себе с богом. Все что нужно я и так подпишу и скажу.

— Вот спасибо, тетечка! — обрадованно воскликнула Зойка и чмокнула старушку в морщинистую щеку. — А я обязательно заработаю деньги и оплачу все твои расходы на лечение.

И это обещание Зойка давала на полном серьезе.

Семен Павлович давно уже собирался починить крыльцо, да все руки никак не доходили. А вот сегодня с утра он отправился в сарай, отыскал там подходящие доски, обстругал их, отпилил до нужной длины и взялся за дело. Ступеньки были уже готовы, и Чугунов принялся за расшатавшиеся перильца, когда на дороге у ворот остановился потрепанный "Жигуленок", из которого вышли двое мужчин. Семен Павлович видел их впервые. Один был высокий, худой, слегка сутулившийся человек, со смуглым довольно-таки красивым лицом, второй — налитый воловьей силой верзила с квадратной хамской физиономией красного цвета.

— Ты что ли Семен Чугунов? — спросил худой, останавливаясь у калитки.

— Ну я, — отложив молоток, ответил старик, разогнулся и, приложив ко лбу ладонь козырьком уставился на непрошеных гостей. — Чего надо-то?

— Поговорить надо, старый, — грубо сказал мужчина, толкнул ногой калитку и без приглашения направился к дому по бетонной дорожке с цветущими по обеим сторонам ее астрами.