— Ваши превосходительства, глубокоуважаемое правление Пьеты. Ввиду значительного успеха и огромной популярности, которую «La Resurrezióne»[52]стяжала в прошлом году…

— Маэстро, помедленней, пожалуйста, — я не успеваю даже обмакнуть перо!

Вивальди, не обращая внимания на мою просьбу, продолжил:

— …и которые суть подтверждение дарования синьора Джорджо Федерико Генделя, молодого, но тем не менее выдающегося композитора, прибывшего в lа Serenissima от двора Саксонии-Вайсенфельс, — тут он обменялся поклонами с Генделем, а я тем временем пыталась не отстать от его монолога, — коий в данный момент, под чутким руководством нашего дражайшего maèstro di coro, синьора Гаспарини, пишет оперу, планируемую к постановке в ныне заново открытом знаменитом театре Сан-Джованни Кризостомо, гордости всей Венеции…

Он продолжал в том же темпе, а я писала быстро, как могла.

— …мы ходатайствуем о том, чтобы избранным putte из coro приюта «Ospedale della Pietà» было дозволено участвовать в будущих представлениях, привлекая тем самым внимание более широких кругов публики к божественной музыке, что, несомненно, принесет заведению щедрые пожертвования и поспособствует его дальнейшему прославлению.

Я отложила перо.

— Маэстро, вы думаете, они нам позволят?

— Посмотрим, Аннина, — улыбаясь, покачал головой Вивальди. — В любом случае, стоит ради этого раз-другой черкнуть пером по бумаге — в особенности если черкать приходится не мне!

Опера! Мне и теперь приятно вспоминать, что первая мысль у меня была о Марьетте — о том, как она обрадуется. Впервые в жизни я подумала о ком-то, а не о себе. Это был как раз тот случай, которого Марьетта дожидалась.

После путешествия на Торчелло Марьетта стала другой. Стоило мне в очередной раз задаться вопросом, почему я даже не попыталась отговорить ее от такого безрассудства, как меня тут же начинали донимать угрызения совести. Теперь-то я, конечно, понимаю, что она и слушать бы меня не стала — и правильно бы сделала.

Но тогда я решила, что у нас обеих появился шанс очиститься после ущерба, который мы претерпели в тот день на острове. А для меня — возможность вновь обрести право зваться лучшей подругой Марьетты.

΅΅΅΅ * ΅΅΅΅

В лето Господне 1709

«Милая матушка!

Сестра Лаура будет немало удивлена, когда я попрошу ее отправить это послание, потому что я впервые пишу тебе по собственному почину, без ее вмешательства.

Понимаешь ли, меня посадили переписывать партитуры; это задание может служить здесь как поощрением, так и наказанием. Выполняя его, putte, разумеется, получают вдоволь бумаги, чернил и свечей. Я копировала ноты столь убористым почерком, что из каждых пяти листов выгадывала один для себя. Надеюсь, тебя не затрудняет чтение моих слов меж линеек нотного стана.

У меня есть для тебя две потрясающие новости — по крайней мере, нам они кажутся грандиозным переворотом, необыкновенным расширением прежних возможностей! Сейчас вовсю обсуждается замысел поставить оперу — на музыку или maèstro Гаспарини, или синьора Генделя из Саксонии. Сюжет основан на истории древнеримской королевы Агриппины,[53]а либретто напишет Гримани, вице-король Неаполя. Но сама по себе эта новость не вызвала бы такого волнения, если бы маэстро Вивальди не обратился с прошением позволить некоторым putte из Пьеты участвовать в представлении. Представь, матушка, опера! В настоящем театре!

Не знаю, прислушается ли правление к Вивальди, тем более что сейчас он уже не служит здесь наставником. Однако он выдвинул весомые аргументы — я это хорошо знаю, потому что сама писала письмо к правлению под диктовку маэстро. Потом он взял с меня обещание, что я никому не расскажу: вдруг ничего не выйдет? Но я не вижу большого вреда в том, что доверю тебе эту тайну — а если я ни с кем не поделюсь, то у меня сердце разорвется!

Другая новость еще удивительнее первой. Король Фредерик, поныне находящийся здесь в гостях под именем герцога Олембергского, заказал самой Розальбе Каррьере, гордости нашей Венеции, написать полноразмерный портрет богини Дианы. И — ты только подумай! — он велел выбрать натурщицу из figlie нашей Пьеты!

Я не берусь описать переполох, который вызвали эти новости. Розальба снискала себе наибольшую славу написанными масляной пастелью миниатюрами на табакерках и шкатулках. Знатные дамы, которые навещают нас в приюте, показывали нам в parlatòrio подобные безделушки, и мы всякий раз восхищались их поразительными деталями. В последнее время Розальба приобрела большую известность у итальянских и заграничных вельмож, желающих пополнить свои коллекции картин. Теперь ее то и дело нанимают для выполнения портретов нормального размера.

Ходили самые разнообразные толки, кто же из участниц coro настолько поразил воображение герцога (нам до сих пор велят называть его так и никак иначе), что он изъявил желание украсить стену в своих покоях ее изображением. Воспитанницы, наставницы и даже служанки — все делали ставки на кого-нибудь из нас.

Накануне осмотра настоятельница обратилась ко всем за ужином и велела назавтра быть как следует умытыми и причесанными, равно как и удостовериться в чистоте и опрятности ногтей. Правду сказать, это было излишнее напоминание: мы озаботились своим внешним видом задолго до ее объявления. Девушки расчесывали волосы с таким усердием, что болела кожа на голове, и втихомолку мазали лицо приворованным медом. У Марьетты обнаружился флакон с белладонной, и все мы стали требовать, чтобы она поделилась с нами. Даже я, не имея никаких надежд быть избранной, молила Деву Марию высветлить мне кожу лица для такого знаменательного события.

Помимо суетных устремлений к славе, каждая из нас трепетала при мысли, что этот заказ дали именно Розальбе, скромной дочери кружевницы и клирика, выбрав ее среди талантливейших венецианских живописцев. Женщина — и женщина из простонародья; ее успех был для нас добрым предзнаменованием. Она осталась незамужней и тем не менее недавно приобрела собственный палаццо, где и живет с сестрой и слугами. Если Розальба смогла достичь столь многого без помощи влиятельных родственников, а лишь благодаря совершенству своего искусства, то почему нам нельзя стремиться к таким же достижениям?

Раньше я была уверена, что для меня существуют лишь три возможные стези, уберегающие от ранней могилы: постричься в монахини; жить здесь затворницей, занимаясь музыкой и обучением музыкантов; и, наконец, выйти замуж, что навсегда закроет мне путь к исполнительской карьере. Оказалось, что дороги не три, а четыре, и четвертую для всех венецианок проторила именно Розальба. Боже, да ее надо причислять к лику святых!

Никому не заметно движение теневой стрелки на циферблате солнечных часов, но тем не менее она движется. Почему же хотя бы одна из нас не может стать мировой знаменитостью и играть не хуже Альбинони или Корелли?[54]Почему бы нашим сочинениям не звучать не только в этих стенах, но и во всех театрах Венеции и за ее пределами? Что иное, кроме признания света, позволяет Генделю и Скарлатти путешествовать куда вздумается, переезжать из города в город, присутствовать на всех балах и обхаживать любого из покровителей? Ведь этот лишний кусок плоти у мужчин между ног не имеет никакого касательства к сочинению музыки!