Будто бы ты его не знаешь, этого сатанинского сына! Когда ему что в голову взбредёт, на своём должен поставить. Возьмёт себе другую бабу для помощи, а для нас лес от Буковой пропадёт.

Сложив на груди руки, Зоня думала, нахмурив брови. Подошла к мужу.

– Ты её видел?

– Я? Разве я епископ? – рассмеялся Верханец. – Меня туда не пускают.

– Наверно, должно быть, подросток, – проговорила она, задумчивая. – Такие люди, как он, старея, всё на более молодых охотятся. Я их знаю…

Сплюнула. Они доверчиво между собой пошептались. Жена ушла, нахмурившись.

– Какое мне дело до его души! – вырвалось у неё после маленькой паузы. – Пускай пропадает, раз хочет! Если будет страшный грех, на него падёт. Его вызовут и будут по чести судить, могут пожаловаться в Рим.

– Это его дело, – закончил муж, – а наше – лес получить! У него везде есть поддержка! Солжёт и выкрутится…

На следующее утро пошла Зоня в дом епископа, вернулась злая и мрачная, но мужу уже ничего не говорила. Проклинала, плевала, жаловалсь на свою долю и целовала образки.

Третьего дня утром она начала наряжаться, как в дорогу.

В алькове стоял, по старому обычаю изукрашенный ярко цветами, большой сундук, искусно обитый, закрытый на два тяжёлых замка. Он содержал в себе все дорогие одежды, меха, драгоценности, кои составляли богатства охмистрины. А имела того немало, и когда на праздник наряжалась для костёла, смеясь, показывали на неё пальцами. Она была этим горда, потому что выглядела как жена богатого землевладельца, и не заботилась, как её называли.

Из этого сундука Зоня начала доставать, что имела самого лучшего, потому что карета для путешествия была уже заказана, а в свет, к людям в то время каждый брал, что имел самого приличного, дабы знали, как его оценивать. С помощью девушки она надела на себя и тяжёлое шёлковое платье, и позолоченный шитый корсет, а на голову шапку с мехом и свешивающимся аж до подбородка ободком, белым, как снег, который, немного слишком широкий, теперь лицо ей уменьшал и давал видимость более молодой. На шею надела тяжёлую золотую цепочку, на плечи – подбитый плащик, и, когда так наряженная вышла из каморки, муж, который пил в комнате за столом, аж схватил её с кокетливой улыбкой.

– Моя красавица! – воскликнул он, желая её обнять.

– Прочь от меня ручищи! – крикнула она. – Грубиян!

Только сейчас увидел, будто я такой не каждый день была!

Верханец послушно отступил.

– Только покажи себя хорошо, – шепнул он, – лес от Буковой стоит того.

Она только покачала головой, что сошло за ответ, что лучше него знала, как делать, и пошла важным шагом к карете.

Карета с ней покатилась на Скалу.

Не было ничего особенного, когда кто-нибудь прибывал туда в какой-нибудь час дня. Толпы теснились к недавно построенной часовне, в которой покоилось тело признанной благословенной королевы Саломеи. Приезд женщины из Кракова не обратил ничьего взгляда.

Пошла сперва Зоня помолиться у могилы, желая воспользоваться этой возможностью, чтобы и грехи свои поручить такой сильной заступнице. Из костёла потом она втиснулсь в двери, прося о разговоре с матерью Кларой. Хотя у неё это получалось с трудом, потому что дома привыкла очень дерзко выступать, тут приняла скромную и серьёзную физиономию.

Глазом знатока она посмотрела на старую и суровую мать, поцеловала её сморщенную руку и начала с того, что тут, в монастыре, была у неё дальняя родственница, сирота, которой никогда не видела, а хотела увидеть её и поговорить с ней.

Спрошенная, кто была, жена Верханца вовсе не призналась в принадлежности ко двору епископа. Наплела, что подвернулось.

Мать, ни о чём не догадываясь, сама её привела в келью Беты, которая, сидя в задумчивости, как раз вязала сетку для костёла.

Когда, войдя на порог, она увидела её, губы аж побелели от злости, так завидовала красоте. «Что же будет, когда она нарядится?» – сказала она про себя.

Долго она как-то не могла говорить, но дьявол превозмог.

Погубить молодую и невинную девушку – это также для испорченной женщины добрый кусок.

Поэтому она начала с того, что была её родственницей по матери, чему Бета удивлялась, потому что никогда ни о каких кровных не слышала.

Её это обрадовало.

– Что же от этого! – прибавила она грустно, подумав. – Мы, монашки, ни семьи, ни родственников не имеем.

Не годится это нам…

Так начался разговор.

Зоня, желая лучше узнать девушку, много болтала, долго, ведя её медленно на соблазн. Жалела о таком красивом цветке, что должен был увянуть в монастырских стенах.

– Жаль тебя, дитя моё, – говорила она, глядя ей в глаза, – твои молодость и жизнь только сейчас начинаются, ты не вкусила их. И сама бы насладилась светом, и другим радость принесла.

Девушка вздохнула. Раз и другой так пустившись на разведку и видя, что Бета вовсе монастыря не защищает, Зоня прямо, дерзко наклонилась к её уху и призналась, что её прислал епископ. И, не давая сказать ей ни слова, быстро добавила, что человек был могущественный и сильный, щедрый и ласковый, мог достичь, что хотел, лишь бы она была ему послушна.

Услышав это, Бета бросила вдруг работу и поглядела на Зоню таким взором, что та, испуганная, отступила. Она, что знала женщин, почувствовала в ней одну из тех, которые господствовать над собой не дают, а сами над другими должны властвовать.

Какое-то время Бета молчала, бездумно плетя сетку, нахмурила брови и сказала:

– Пусть он меня отсюда вызволит, а то я тут умру, сгину, замчусь, задохнусь. Хорошо, пусть меня вызволит, пусть берёт, уж я бы и так не могла тут выдержать дольше. Я не раз думала со стены головой броситься и разбиться о скалы, так мне эта жизнь опротивела в этой клетке… Но что он со мной сделает? – спросила она наивно.

Верханцева рассмеялась над этой девичьей простотой и погладила её руку.

– Не бойся, – шепнула она тихо, – пан могущественный, не погибнешь, лишь бы разум имела.

Бета покачала головой.

– Так ему на веру сдаться, – отпарировала она смело с родом цинизма, какой имеет неопытность, – я не хочу. Возьмёт меня, подержит, потом бросит. Нет!

– А что же ты от него хочешь? – засмеялась Зоня. – Всё-таки это особа духовная. Он дал клятву уже иной избраннице.

– Тогда пусть её хранит, – горячо ответила Бета. – Как меня раз возьмёт, должен будет поклясться, что не бросит.

Да! – добавила она с силой. – Иначе я не пойду, хоть бы освободиться хотела. Он должен поклясться.

Верханцева