В это время телефон снова пиликнул. Пришло новое сообщение. На этот раз номер не определился. Алена взглянула на текст. «Боишься?» — было написано по-русски. Алена кивнула, как будто отправитель странных записок мог ее сейчас видеть. Хотя кто знает…

Она подошла к Эммануилу, чтобы попрощаться. Он поднял на ее глаза.

— Милая моя девочка, вы, конечно, еще ничего не решили… Прошу вас, только не спешите с ответом…

— Хорошо. Не буду. Только я… Я, кажется, согласна…

— Милая моя! — Он замер, не веря своим ушам. И через секунду продолжил, негромко и торжественно: — Мне это кажется иль вам, какая к черту соразмерность, я все отдам, я все раздам в обмен на нежность и на верность!.. Моя королева! Вы божественны! Вы… Позвольте вашу руку!

Алена протянула ему руку, он взял и вторую, уважительно поцеловал обе, сразу отпустив их. Девушка подумала, не попросить ли Эммануила подождать до конца службы, но не стала. И так все это было неловко и неожиданно. То, что она ему сейчас сказала… Алена шутливо помахала своему спутнику рукой и, насколько ей мог позволить живот, поспешила прочь.

В церкви шла обычная подготовка к службе. Кто-то из певчих уже раскладывал ноты. Негромко переговаривались за стойкой женщины, продающие свечки и церковную утварь.

Алена положила на место свои ноты и подошла к окну. Она увидела, что Эммануил еще не ушел, а стоит у ограды и читает расписание служб. Ушастый маленький Эммануил, известный композитор. Автор опер, песен к мультикам и советским фильмам. Исполнитель старинной музыки на лютне и французской волынке… Алена скрестила кисти рук и положила на них голову, все так же глядя на него. В голове у нее застряла последняя фраза Эммануила, которую он в восторге продекламировал: «В обмен на нежность и на верность…» Алена бы не удивилась, узнав, что он сочинил это сам.

— Как ты себя чувствуешь, дочь моя? — спросил отец Григорий, проходя мимо.

— Обманщицей, — тихо произнесла Алена и чуть громче добавила: — Доброе утро, отец Григорий.

Священник приостановился около нее.

— И ты здравствуй, дочь моя. Как здоровье твое, не расслышал?

— Хорошо, — постаралась улыбнуться Алена.

— Слава богу. Видел, кто-то все провожает тебя. Родственник твой, видно?

— Еще нет. Жених.

Отец Григорий быстро, но очень внимательно взглянул на нее.

— Вот и ладно. — Он несколько секунд помолчал, вместе с Аленой глядя в окно. Потом спросил: — Любишь его, дочь моя?

Алена тоже взглянула на него.

— Вы жестоки, батюшка.

Отец Григорий, как будто не слыша, кивнул, глядя на ковыляющего прочь Эммануила.

— У него доброе лицо.

— И уши, — мягко добавила Алена.

Секунду они смотрели в глаза друг другу, священник — чуть улыбаясь. Алена почувствовала, что в глубине души у нее поднимается какой-то очень нехороший вопрос. И остановила себя.

— Бог в помощь. — Отец Григорий, легко перекрестив Алену, быстро ушел.

Выйдя после службы, Алена заметила невысокую фигурку композитора все там же, за оградой. Она несколько растерялась. Чужие чувства, на которые не можешь ответить…

— Вы не ушли домой?

— Я забыл спросить вас, что вам сегодня снилось, вот и решил дождаться…

Алена взглянула в его улыбающиеся глаза и подумала: сколько же ему лет на самом деле, вряд ли пятьдесят семь, как он сказал… Смешно — мужчины в случае необходимости тоже пытаются скрыть свой возраст… Хотя бы годочков пять-семь, да все поменьше… А интересно, какой он был в двадцать, в тридцать, даже в сорок? Наверное, очень страшный. Она вздохнула и отвернулась.

— Вам снилось что-то плохое?

— Н-нет… Я не помню. У меня вчера был трудный день.

— А вы во сне летаете, девочка?

Алена удивленно посмотрела на Эммануила:

— Ну да… Бывает… Теперь не часто. Но, как правило, чтобы убежать от кого-то, вырваться на свободу…

— И потом долго летите?

— Наверно, да. А что?

— А вам никогда не приходило в голову, почему, когда летаешь во сне, никогда не бьет в лицо встречный ветер? Ведь даже на велосипеде, если быстро ехать, — ветер в лицо. А когда летишь — нет.

Девушка внимательнее взглянула на композитора:

— Интересно… Нет, не приходило. А ведь правда… Наверно, это потому, что летает душа… Хотя я даже знаю во сне, как взлететь, какое усилие надо сделать, чтобы оторвать тело от земли. Однажды у меня не получилось, лет пять назад, и я с тех пор всегда во сне боюсь, что взлететь не получится…

— Позвольте один вопрос, Алена.

Она кивнула.

— Я вас правильно понял, сегодня утром? Вы сказали, что вы согласны…

— Мне… мне страшно одной, Эммануил Вильгельмович… И я не могу вам всего рассказать…

— Не говорите, девочка моя, не надо. — Композитор грустно улыбнулся. — Вы, кстати, машину умеете водить?

— Да. Только у меня машины нет.

— А какие вам нравятся машины? Большие, белые, наверно?

— Нет, — засмеялась Алена. — Маленькие, оранжевые или темно-голубые, с круглыми крышами, модные, знаете, сейчас — «фольксвагены», «рено»… Но мне все равно надо пешком ходить по четыре часа, а потом — надо будет гулять с коляской. Так что пока я вполне обхожусь троллейбусом.

— Я понимаю вас. — Композитор прибавил шагу. — А я вот из-за ноги не могу водить. Но это неприятная тема, давайте лучше о вас…

Все семейство Дениса уже минут двадцать стояло в очереди к стойке первой проверки билетов, документов и сдачи багажа в аэропорту Бен-Гурион. Из солидарности с ними поехала Жанна. В сторонке стоял и предупредительный Борис.

— Этот-то что увязался? — раздраженно спросил Денис, чувствуя, что его раздражает сейчас все. И чистота аэропорта, и женщины, одевшиеся в дорогу по-пляжному, и женщины, одетые по-восточному…

— А для порядка! — засмеялась Жанна. — А как же? Надо же проводить солидного туриста, фирма ведь гарантировала VIP-сервис для некоторых бывших сограждан. Столько наворовали некоторые сограждане, что стали особо важными персонами…

Оксана подняла на подругу глаза и молча опустила их, еще крепче прижавшись к мужу. Она так стояла все время, как они приехали в аэропорт.

— Себя, себя в первую очередь имею в виду! — опять громко засмеялась Жанна, заметив взгляд Оксаны. — Мне моя интеллигентность просто не позволяет называть мои барыши честно заработанными капиталами. Усек? — спросила она бледного Бориса, который пощипывал подбородок тонкими сухими пальцами. — Вот она где, настоящая российская душа. — Жанна похлопала себя по мощной груди, скрытой сейчас под оранжевым парео.