— Значит, вас здесь уже не было, когда он вернулся?

Рон затряс головой.

— От чего он умер? — спросил он. — Наглотался таблеток под выпивку?

— Подробности пока неизвестны. Почему вы так думаете?

— Сейчас часто бывает. Судя по моей газете, во всяком случае.

Ясно, что надо вернуться в дом, рассказать сестрам, как Ян рылся в секретере. Очень жаль, потому что Рон прав, это их растревожит. Однако ничего не поделаешь. Необходимо выяснить, что он искал. Если действительно что-то искал, не просто любопытствовал. Возможно, искал какое-то подтверждение своих претензий на дом? По крайней мере, мнение сестер о Яне хуже не станет. Оно и так уже ниже уровня моря.

— Как бы ни умер, невелика потеря! — заявил Рон Гладстон, кратко выразив общее мнение.

Поблагодарив его за информацию и прогулку по саду, Маркби направился обратно к дому. По пути пришел к выводу, что лучше подходить из сада. Отсюда открывается причудливый, театральный вид на готические окна и резные водостоки.

Сестры Оукли удивились его скорому возвращению, выслушали сообщение с некоторым неудовольствием, но стоически. Дамарис незамедлительно повела его в кабинет.

Пока она отыскивала в связке ключ от секретера, Маркби осматривал пыльные полки. Тома классиков в кожаных переплетах соседствуют с книгами об истории графства, популярными когда-то романами, написанными давно забытыми писателями, рассказами о путешествиях по всему свету и приключениях в Британской империи, старыми журналами. Никто не расставляет их по порядку, не составляет каталога. Возможно, среди них есть несколько сокровищ, о чем он уведомил Дамарис.

Как и ожидалось, она не проявила особого интереса.

— Сомневаюсь, Алан. Почти все это старье собрал мой отец. Он был заядлым читателем, особенно после того, как сел в инвалидное кресло.

Найдя нужный ключ, она вставила его в скважину.

— Это секретер моего деда Уильяма, с которого начались наши беды. Вот его инициалы, видишь? Золоченые, теперь облупились, но все-таки видно. У.П. О. — Уильям Прайс Оукли. Я не удивляюсь, что Ян сюда влез. Можно сказать, даже ожидала. Вряд ли он отыскал что-нибудь интересное, разве что хотел прочесть старые письма или просмотреть счета.

Круглая крышка поднялась с протестующим скрипом.

— Типично для Рона Гладстона уберегать нас от неприятностей, — продолжала Дамарис. — Он очень милый, несмотря на безумные идеи по поводу сада. Приходится его одергивать, иначе не знаю, что он тут натворил бы. Рассказывал тебе про пруд, который хочет устроить?

Алан подтвердил, что рассказывал.

— Всем рассказывает, — вздохнула Дамарис. — Ну вот.

Маркби уставился на перевернутое вверх ногами содержимое секретера:

— Так и было, когда вы в последний раз заглядывали?

— Более или менее, — подтвердила Дамарис. — Половину надо выбросить, только, знаешь, все продолжают совать туда что-нибудь. — Она вытащила пачку конвертов, перевязанных красной ленточкой. — Это последние письма моего брата Артура. Родители их хранили, и мы храним. После нас никого не заинтересуют. Может быть, их надо сжечь.

— Не спешите, — посоветовал Маркби. — Иногда старые письма представляют музейную ценность.

Он сказал что-то не то. Дамарис окаменела.

— Вряд ли мне бы хотелось, чтобы нашу личную семейную переписку читал кто попало.

Алан не стал указывать, что ее мог читать Ян, попросив вместо этого:

— Может, посмотрите, не пропало ли что или лежит не на месте?

Дамарис придвинула кресло и села, озадаченно глядя на груды бумаг.

— Не торопитесь. Я здесь обожду, если не возражаете.

Он тоже устроился в кресле, пока она методично выдвигала ящички, время от времени останавливаясь на чем-то непонятном или пробуждающем воспоминания. Наконец завершила осмотр, отложив в сторону два длинных конверта.

— По-моему, он вот это искал. Конверты были открыты, теперь запечатаны. Возможно, прочитал содержимое и заклеил, чтобы отрицать, если его уличат.

— Можно спросить, что там? — Маркби встал и подошел к ней. — В самых общих чертах.

— Не возражаю, и, смею сказать, Флоренс тоже. Здесь наши завещания. Твоя сестра составила несколько лет назад. Очень простые, для Яна ничего интересного. Мы обе оставляем все той, кто дольше проживет. Если я уйду первой, все Флоренс получит. Если она, ее доля останется мне. У нас никого больше нет. — Она с сомнением подняла глаза. — Вряд ли Яну это интересно, правда? В конце концов, он же не думал, будто мы ради него изменим завещания?

— Возможно, собирался попробовать вас убедить… да, по-моему, вполне вероятно. Сначала ему надо было точно узнать о нынешнем положении дел — существуют ли другие наследники, не будет ли протестов при изменении завещаний. Думаю, он был доволен, что на его пути никто не стоит. — Алан вдруг устыдился. — Простите, что я так говорю о вашем родственнике. Ваших переживаний это нисколько не облегчает.

— Говори сколько хочешь, — сказала Дамарис, сунув конверты на место. — Я ни секунды не сомневалась, что он эгоист и интриган. Хотя не заставил бы нас изменить завещания! — Старая женщина улыбнулась широкой, омолодившей ее улыбкой, и вдруг стало ясно, какой она когда-то была привлекательной. — Мы с Флоренс бываем ужасно упрямыми!

Инспектор Джонатан Вуд из бамфордской полиции занимался остаток недели обычной работой, благословляя судьбу за то, что он простой страж закона, а не юрист. Каждый вечер покупает газету, читает судебные отчеты, написанные Стэнли Хакстейблом. Дело уже застопорилось, тем более что Уотчетт, садовник из Форуэйза, никак не мог понять, что показания с чужих слов не принимаются во внимание в ходе судебного разбирательства. Сбитый с толку, он начал грубить на свидетельском месте и был удален из зала. Это не пошло на пользу обвинению.

По сравнению с судейским крючкотворством полицейская работа кажется совсем простой. Собираешь доказательства, достаточные для ареста злоумышленника, и передаешь его в руки закона. А потом, ах, потом начинается кропотливая работа. Улики рассматриваются под микроскопом, обстоятельства прочесываются мелким гребнем. И ты, как полицейский, по ночам себя спрашиваешь: все ли сделано? Не упущено ли что-нибудь?

Эмили открыла дверь, когда он подходил. Должно быть, у окна поджидала. Как всегда, сняла с него пальто, однако не повесила, а так и держала в руках, пристально вглядываясь в его лицо, и он быстро надел довольную маску.

— Ну, — жизнерадостно сказал он, — что у нас сегодня?

— Рубленая свинина, — ответила дочь, — и пудинг.

— Рубленая свинина моя любимая. И пудинг? Ты меня балуешь.

Ее не проведешь. Никогда не удается. Хотя в данный момент она ничего не сказала.