…Когда встает вопрос о том, чтобы убрать с наших улиц это ничем себя не прославившее имя, возражают так: «Это наша история!» Но это неверно. Во-первых, Урицкий «работал» на Советскую Россию, повторю, меньше года. Во-вторых, имя расстрельщика, указанное на уличной табличке в каждом городе и городке, замещает, вытесняет из памяти народа имена, действительно достойные войти в нашу историю. Такие люди были в каждом российском городе. И сегодняшние бесчисленные улицы Урицкого могли бы быть названы в их память – как раз ради более полного восстановления нашей истории. И наконец, третье. Одно дело – оставить имя в истории, другое – выразить ему почет и уважение именами улиц, памятниками и проч. Поищите-ка во Франции памятники Наполеону! Только высоко в облаках, невидный снизу на Вандомской колонне… Французы называют его «маленький капрал»…

10 октября 1918 года в России объявили реформу орфографии.

Иногда недостаточно образованные люди называют такие реформы реформой языка. Но язык реформировать невозможно – он живет по своим внутренним законам. Это не помешает всем иметь в виду. Однако разнообразные манипуляции с языком очень даже возможны.

Реформу многие связали с большевистским произволом – пожалуй, понапрасну. Она задумывалась давно (как «упрощение русского правописания») академиками-лингвистами, весьма далекими от большевиков, – Ф. Ф. Фортунатовым, А. А. Шахматовым. Большевики только взяли на себя решение и его реализацию. И в глазах современников реформа связалась с ними: была воспринята как еще один шаг по пути разрыва новой власти с разрушенной ею прежней Россией.

Однако примем к сведению – объявлена была реформа еще в мае 1917 года Временным правительством. Только потом подтверждена декретом за подписью наркома просвещения Луначарского (в декабре 1917 – январе 1918-го по новому стилю).

Но типографии не спешили набирать печатные тексты по новым правилам. Только после декрета Совнаркома в октябре 1918 года главные тогдашние газеты «Правда» и «Известия» стали печататься по новой орфографии.

В чем была суть реформы?

Из печатных и письменных русских текстов полностью изымались три буквы: «ять», «i» (так называемое и десятеричное), «фита» (тридцать четвертая буква русского алфавита; писалась как «о», перечеркнутое поперек черточкой) – с этой буквой, сохранявшей связь с греческим языком, писались, например, распространенные в России греческие имена – Федор (Феодор), Фаддей, Феодосий, Фома, Фекла…

Исчез «ъ», ставившийся в конце всех слов после твердой согласной (столъ, дубъ). Но он сохранился внутри слова – после приставок (подъем).

Главной же радостью всех школьников было полное исчезновение буквы «ять». Обозначаемый ею звук в XX веке произносился уже точно так же, как «е» (за исключением некоторых диалектов), но буква ставилась в совершенно определенных словах (там, где когда-то звучала несколько иначе, чем «е»). Хорошо было тем, кто знал украинский язык: в словах, общих для обоих языков, «ять» ставилась там, где в украинском был «i»: лiсок, бiлый, бiда…

А для остальных в гимназиях был сложен специальный стишок, состоявший из слов, писавшихся через «ять»:

Исчезновение нескольких букв замечательный поэт Арсений Тарковский описал в 1957 году в стихотворении «Вещи»:

Исчезли также особые формы женского рода – ея, у нея, множественное число местоимения «она» – оне (писалось через «ять»), а с ними исчезли и некоторые рифмы в строках лучших поэтов:

– про завистливых сестер царицы в «Сказке о царе Салтане». Но мы, русские читатели, конечно, продолжали и писать, и произносить по-пушкински, сохраняя его рифму…

Исчезло написание что новаго? и пожелание добраго здоровья (мой отец, учившийся на отлично в русской классической гимназии, писал именно так в каждой открытке с Великой Отечественной войны – и до конца своих дней).

Многие с реформой так и не смирились, остро ощущая этот неприемлемый для них разрыв с давней традицией. Решительно не приняли реформу многие русские писатели, например Блок. Но острее всех – Бунин и Марина Цветаева, уже за границей.

«Первые годы после Октябрьской революции 1917 года (как и первые годы после Французской революции) были отмечены активными языковыми экспериментами. ‹…› Возникли новые стили языка, например, “телеграфный” язык, основанный на сокращениях и аббревиатурах, придуманных для обозначения новых культурных реалий и политических понятий, – наркомпрос (Народный комиссариат просвещения), пролеткульт (культурно-просветительские организации, возникшие уже в 1918 году, – их инициаторы и руководители верили, что существует какая-то особая пролетарская культура… – М. Ч.), агитпроп (отделы агитации и пропаганды, сразу же возникшие в каждом райкоме и обкоме правящей партии. – М. Ч.) и так далее. Появилось множество неологизмов и иностранных заимствований. Эти новые языковые формы рассматривались как инструмент революционного изменения сознания. Большинство из них заведомо выбиралось из-за непривычности звучания и написания, вызывающих у неопытного человека неудобство и заставляющих его изменять свои языковые привычки»[11].

Наполнившие повседневную речь аббревиатуры были составной частью насилия над личностью (насилие стало, напомним, главенствующим политическим принципом диктатуры пролетариата) и манипулирования ею.