В этот же миг все взгляды обратились к небу.

Послышался страшный грохот. Сражающиеся замерли.

Начался второй обвал. Азенаты в недоумении смотрели, как прямо перед ними, преграждая им путь, обрушиваются на землю камни. Те, кто еще мог стоять, в полнейшем изумлении смотрели друг на друга. Им сознательно отрезали путь к отступлению. Из этой ловушки не было выхода.

Бойцы стали искать взглядом своего генерала, но, найдя, поняли, что он тут ни при чем. Их просто решили принести в жертву. Их заперли вместе с сентаями между двух непреодолимых стен, чтобы они перебили друг друга. Ущелье станет им могилой.

Бой возобновился с новой силой.

Теперь им не оставалось ничего другого: лишь попытаться прожить как можно дольше — еще несколько минут, хотя бы несколько секунд. В глазах азенатских воинов плясал огонь безумия. Преданы. Преданы собственным полком. Своими друзьями, своими братьями. Хотя какая теперь разница.

Люди бросались на приступ, погибая на лету, сраженные мириадами стрел. Некоторые в припадке безумия вламывались в ряды собственных солдат и убивали своих братьев. Со слезами на глазах новобранцы выпускали из рук оружие и безропотно ждали конца, взывая к милости Единственного. Ослепленные кислотой, солдаты разбегались и погибали, с размаху разбивая головы о каменные глыбы. Бойцы в отчаянии бросались на сентаев со всей энергией молодости, которой не суждено было кончиться, становясь частью легенды, которую, увы, не узнал никто, кроме них.

Исход боя был совершенно очевиден. Однако надежда отказывалась умирать.

Среди сражающихся был один человек: человек в раздробленном шлеме, осыпавший врагов проклятиями и бившийся с неслыханным остервенением. Он осыпал сентаев ударами меча с регулярностью совершенного механизма. В его стороны летели струи кислоты. О его кольчугу ударялись арбалетные стрелы. Крики ярости раздирали ему барабанные перепонки. Но человек продолжал наносить удары. Он призывал смерть, но смерть не приходила. Он бился и бился, сражая своим мечом все новых и новых сентаев. Земля вокруг него превратилось в крошечную полоску, которую он видел из-под забрала своего шлема. «Вот оно, мое поле битвы, — думал он. — Кровь и песок».

Наконец он упал на колени.

Ему на спину обрушился удар меча. Он отклонился, нанес ответный удар и почувствовал, как чье-то тело падает рядом с ним — друг или враг, какая разница.

Он дополз до камней, оставляя позади себя широкий кровавый след.

Оперся спиной о каменную гряду.

— Сюда, господин генерал.

Он приоткрыл глаза. Рядом с ним было какое-то лицо. Он обернулся еще раз, чтобы отразить еще один удар. В его изрядно помятые доспехи вонзился топор, а он в ответ всадил свой клинок прямо в лицо нападавшему. Его начало тошнить, и в тот же миг он почувствовал, как чьи-то руки тащат его назад.

Это лицо.

Он знал это лицо.

— Ты.

— Да, господин генерал.

Теперь он вспомнил. Высокие Равнины.

Это был юный разведчик, которого он пощадил четыре года назад.

* * *

Зной усиливался.

— Дайте мне помочь вам.

У него не было сил, не было больше сил ни на что. Юный разведчик с необычайной осторожностью снял с него шлем. Он был ранен в спину. И в грудь. Кислота разъедала ему лицо. Одна из рук была раздроблена. Склянка с ядом, которую ему дали перед отъездом, разбилась, а ее содержимое разлилось по песку.

Тириус Бархан поднес руку к губам; его начало рвать.

— Я хотел предупредить вас, господин генерал. Но меня бы убили. Я думал…

Ишвен оперся о его плечо и попытался встать. Совсем рядом, в нескольких шагах от них, продолжала бушевать битва.

— Я хочу… хочу продолжать сражаться.

— Не шевелитесь. Вы умрете. Не шевелитесь.

Он хотел сказать что-то еще, но силы оставили его.

Человек, спасший его, осторожно вытер рукавом ему лицо. Он плакал.

— Это ловушка, господин генерал. Я слышал, как они об этом говорили. Они с самого начала знали, что все произойдет именно так.

— Они? — повторил ишвен, и кровавая пена выступила у него на губах.

— Это знали все. Все, кроме ваших людей. Император и не думал вас спасать. Это сделал не он. Вы знаете, кто. (И одновременно со словами солдата Тириус слышал другой голос, вдруг воскресший в памяти). Это чудовище. Конечно, знаете. Его слову нельзя верить, нельзя верить. Но ведь все равно мы все погибнем. Его жизнь была в ваших руках. Наши жизни. Так что какая теперь разница? Однажды вы спасли меня.

Голова Тириуса упала назад.

— Лания!

Юный разведчик отвернулся.

— Лания! — повторил в агонии ишвен.

Азенат положил руку на его пылающий лоб и достал из тайника оружие. Все, что он мог сделать для умирающего — защитить его могилу, окропить ее своей кровью. «Лания», — стонал генерал. Юный разведчик закрыл глаза. Лании больше не было. Лания никогда не была в монастыре. Ланию два часа насиловали полдюжины солдат в нескольких сотнях шагов от ее мужа, а он ничего не знал. Ее насиловали, а потом стали истязать. Она никогда не была в монастыре. Ее насиловали, истязали, потом снова насиловали. Ей отрубили руки. Под утро, после целой ночи невообразимых пыток она умерла. Вы это хотите услышать, генерал? Вы настолько хотите знать правду?

И азенатский солдат промолчал.

Один из сентаев посмотрел в его сторону и двинулся на него с мечом.

В его глазах горело предвкушение крови.

Бой длился недолго. Юный разведчик нанес врагу два удара. Потом он в ослеплении и ужасе оступился, и противник резким ударом отсек ему руку. Он упал на колени, а сентай ушел, зная, что тот скоро умрет. Превозмогая боль, воин нашел в себе силы доползти до убежища своего генерала и опереться спиной о камень.

Потом он начал задыхаться.

«Лания», — произнес голос позади него.

Это было последнее слово, которое он услышал в своей жизни.

Он медленно сполз на землю, и его тело рухнуло в пыль.

В нарастающей тьме Тириус Бархан почувствовал, что теряет сознание. Последним, что он видел, был богомол, который сел на камень прямо перед ним и долго тер друг о друга передние лапки, прежде чем повернуть голову в его сторону.

И все остановилось.

Ибо сказано:

Угнетенные народы породят человека,

Порабощенного, осмеянного и принесенного в жертву

По моему образу и подобию,

И его клинок станет моим возмездием.