– Нет, стойте, не уговаривайте меня. Я не собираюсь от вас сбегать…

– Точно не собираетесь? – спросил он, часто и коротко дыша. Глаза его сузились и яростно сверкали.

– Точно. Я останусь, и мы еще раз все обговорим.

Астраханцев зажмурился. Нет, он совершенно точно ей до лампочки. Она к нему ничего не испытывает. Бред какой-то. Еще полчаса назад он испытывал невероятный подъем. Ему казалось, что он контролирует ситуацию, что все получится так, как он спланировал. И что Любу ему удастся покорить на счет «раз»! Выходит, ошибся. Если женщина влюблена, она смотрит не так.

– Пойдемте гулять, – неожиданно для самого себя предложил он. Фразы выходили круглые и простые. – Если хотите, станем просто друзьями. Не обязательно же нам жениться, в конце концов.

Он постарался стряхнуть с себя наваждение.

– Правда? – спросила она, утерев нос рукой, как делаю дети, когда им обещают что-то интересное.

– Конечно, правда. Поживете у меня просто как друг, отдохнете, наберетесь сил и мужества. А потом вернетесь в свой Орехов.

Он сказал и тут же подумал, что Орехов находится совсем недалеко, и это отчего-то его утешило. Словно короткое расстояние могло сблизить их само по себе.

– Дима, вы такой хороший, – сказала она, и в глазах ее появился живой блеск, какой-то новый, освобожденный.

«Она освободилась от обещания выйти замуж, – понял Астраханцев. – Теперь она раскована и по-настоящему пьяна именно этой свободой». Он подумал, что прогуляться будет совсем неплохо. На улице поднялся ветер, словно чувствуя, как он нужен сейчас, и понесся вдоль домов, похлопывая ладонями по оконным стеклам.

Они быстро и бурно собрались и вышли на улицу. Люба взяла своего спутника под руку. Астраханцев испытывал такое блаженство, водя ее по бульварам, завлекая в кафе и магазины, читая ей стихи и рассказывая о ничего не значащих пустяках, что сам диву давался. Ну и пусть она его не любит! Зато ему с ней хорошо, и этот день он потом наверняка будет еще долго вспоминать.

Он купил ей шарф, потому что к вечеру стало холодно, а больше потому, что шарф ей понравился – скрывать она ничего не умела, совершенно по-дурацки не умела, его это даже злило: мир не всегда дружелюбен, и как она собирается защищаться? Потом он вдруг вспомнил, что ей не двадцать лет, хотя выглядела она, по его мнению, невероятно молодо.

Когда стемнело и Люба стала жаловаться на зверскую усталость, он повел ее в ресторан и накормил так, что потом тащил домой почти что волоком. Снимая с нее в прихожей пиджак и глядя в ее слипающиеся глаза, он раздувался от самодовольства, потому что ему все-таки удалось взять контроль над ситуацией и сбить с Любы то жуткое дневное отчаянье. Она будет спать ночью как убитая, это точно.

Он расстелил для нее диван и положил одну подушку на самую середину. Люба пробормотала слова благодарности и закрыла за ним дверь на ключ. Замок сухо щелкнул, возвращая Астраханцева к реальности. Он ушел к себе в кабинет и стал бродить туда-сюда, прокручивая в голове весь сегодняшний день – фантасмагорический! Когда в квартире что-то шуршало или тихонько стукало, он вскидывался, отчаянно прислушиваясь. Вдруг Люба уже собрала свои вещи и крадется к выходу? Вдруг он все же упустит ее?

В конце концов, не в силах справиться с гложущим беспокойством, он взял плед, свернул его в несколько раз и устроился на полу в коридоре, прислонившись спиной к двери. И почти сразу же уснул, время от времени просыпаясь, выпрыгивая из одного сновидения и тотчас погружаясь в другое.

Солнце поднялось уже высоко, когда Люба проснулась, надела халат, сунула ноги в тапки и повесила на плечо полотенце, намереваясь отправиться в ванну. Астраханцев свалился ей под ноги, когда она внезапно распахнула дверь. Люба ахнула и отпрыгнула в сторону. Он немного полежал на спине, глядя на нее снизу вверх туманными глазами, потом улыбнулся и сказал:

– Вы лохматая, как ведьма.

– Я чувствую себя голым, – сдавленно сказал Грушин, глупо дергая край простыни и тщетно пытаясь прикрыться.

– Ты и есть голый, – пробормотала Люда, вытянув ногу и потрогав пальцами его спину.

Он взвился, как ужаленный, завертелся на месте и, подбирая с пола по одной свои брошенные впопыхах вещи, принялся одеваться с такой скоростью, словно кто-то собирался сожрать его живьем и непременно без одежды.

Люда приподнялась на локте и наблюдала за ним, нахмурив брови.

– Ты чего? – спросила она удивленно. – Куда-то торопишься? Сегодня же воскресенье.

– Я… Я не знаю, как я здесь оказался.

– В каком смысле? Ты же дома.

– Не знаю, как мы оказались в одной постели, – пыхтя, ответил Грушин, глянув на нее из-под локтя, потому что в тот момент как раз натягивал на себя штаны. Наткнувшись взглядом на ее грудь, он зажмурился, и густой румянец хлынул к его щекам.

– Чего ты не знаешь? – прищурившись, переспросила Люда. – Ушам своим не верю.

Лежать в расслабленной позе ей больше не хотелось, и она села на кровати, натянув на себя одеяло.

– Мы только вчера познакомились, – торопливо объяснил он, стоя к Люде спиной и воюя со скользкими пуговицами рубашки. – Я полагал, что мы станем привыкать друг к другу постепенно, по шажку продвигаясь к серьезным отношениям. Я думал, что чувства должны вызревать, как плоды, прямо на ветках. А мы с тобой сорвали их недозрелыми и хотим, чтобы они сделались вкусными прямо так – без солнца, без соков, без ничего!

– По-моему, у тебя истерика, – заметила Люда, свешивая ноги с кровати. – Господи помилуй, какие плоды? Дай мне какой-нибудь халат.

– У меня нет халата, – страшным голосом сказал Грушин. – Вернее, у меня есть халат, но это мой халат. Я еще не готов делиться халатом с кем бы то ни было!

– Так, – сказала Люда, изо всех сил пытаясь собраться с мыслями. – Короче говоря, ты жалеешь о том, что произошло?

– Да, я жалею о том, что произошло.

– Прямо кино! Скажи хотя бы, что тебе было со мной хорошо.

Она хрипло рассмеялась. Однако в груди – там, где сердце, стало отчего-то очень тяжело, будто ее телу давал пульс и силу холодный булыжник.

– Люда, мы должны вернуться на первоначальные позиции, – сказал Грушин суровым тоном. – Пусть все будет так, как раньше. До того, как нас охватило… это!

– Это, – повторила она, покусав нижнюю губу. – Самое занимательное определение из всех, что я когда-либо слышала. – Хорошо, давай вернемся на первоначальные позиции, я не против.

Он живо обернулся к ней – она держала одеяло под подбородком.

– Серьезно? Ты согласна? Ты даже не представляешь себе, как я рад.

– Больше ничего не хочешь мне сказать? – спросила она, покусывая изнутри щеку, чтобы случайно не заплакать.