слышала тоску, вырывавшуюся наружу. И стало так жаль его, что именно это чувство каким-то чудом первым ожило в душе, когда Лена сверху увидела обмершее на красном блюде арены мертвое тело. Ноги подломлены, шея вывернута, руки будто вывихнуты в плечах… Таким некрасивым Мишка не был никогда.

Еще тем утром Лена не сомневалась, что позлорадствует (пусть не открыто, так в душе!), если Венгр публично облажается. Слишком уж хорош он был, и самое противное – знал это о себе… Но когда его тело неуклюже, чего она в нем вообще не подозревала, рухнуло вниз, ее так пронзило, точно копье метнули с манежа в сторону трапеции, в которую Лена вцепилась обеими руками. Под коленями будто свищ образовался – еле устояла… Жалко его стало. До того жалко!

Ее бабуля о младенцах говорила:

– Жалко их – мо́чи нет…

В тот момент Лена смотрела сверху на Мишу так, будто он был ее крошечным сыном, – сердце разрывалось от жалости…

– Они хоть похоронят его, как думаешь? – спросила она о Венгровских.

Сашка хмуро кивнула:

– Похоронят. Они из тех, кто соблюдает приличия. Поэтому и не могли Мишу простить, считали, будто он их опозорил. Нарушил эти самые приличия… Но себе они такого не позволят, так что без шикарной могилы он не останется.

– На хрен она ему сдалась?! – вырвалось у Лены. – Он так ждал хоть звонка от них… С днем рождения не поздравили! Это вообще нормально? Знаешь, Саш, если кто и мог хладнокровно с ним расправиться, так это его чертова семейка… Не своими руками, понятное дело! Такие уроды заставляют других грязь расчищать. Но нанять киллера – его брату как два пальца…

– Брату? – перебила Саша. – Почему ты именно его подозреваешь?

– Да не подозреваю я, – ее высокий лоб пошел тонкими складками. – Сама не знаю, почему так сказала…

– А я знаю. Сестра же любила Мишу, так? Раз маму ему заменяла… Даже если Ярослава подчинилась воле отца и перестала с Мишей общаться, вряд ли желала бы смерти. Это уже как-то совсем… против человеческой природы. У отца тоже младший сын был любимчиком.

– Откуда знаешь?

– Работа такая, – увильнула Саша.

Но Лена хмыкнула про себя: «Вы же побеседовали и с сестрой, и с брательником его! Кто-то из них обидки припомнил… Наверняка старшенький».

– Значит, братик?

– Это лишь версия. У него самого алиби. Но ты верно сказала: он мог нанять киллера.

– Денег у него до фигищи!

– А был ли мотив, мы узнаем, только выяснив условия завещания отца, – проговорила Саша задумчиво. – Только старик Венгровский еще жив. При смерти, как говорят, но жив.

Лена прищурилась:

– Это если какая-нибудь сука не ускорила процесс…

– Думаешь, кто-то станет убивать и без того умирающего старика?

– Не… Убивать и не нужно, – легко поднявшись, она прошлась по гримерке, разминая плечи. – Знаешь, что я думаю? Деда мигом хватит удар, если…

Сашка подхватила:

– Если ему сообщат о смерти сына! – она принялась грызть ноготь на большом пальце. – Да, это может сработать… И никак не узнаешь, кто именно принес дурную весть. Вряд ли старик допустит, чтобы у него камеры стояли в спальне.

– У него там теперь, поди, настоящая больничная палата. С кучей аппаратуры! Такие в больничку не ложатся… И в убогих хосписах не доживают.

Замерев посреди комнаты, она обернулась к Сашке. Лицо ее пылало от возбуждения:

– Знаешь что? Хочешь на спор? Не завтра, так послезавтра весь интернет будет трубить о смерти олигарха Венгровского. Спорим?

– Да я и сама не сомневаюсь, – уныло отозвалась Саша.

* * *

Ни вечером, ни ночью Никита на связь не вышел, но медики ответили нам, что операция прошла успешно и прогнозы самые оптимистичные. Вот только от наркоза он в лучшем случае отойдет к утру.

Впервые за долгое время я помолилась перед сном, и вышло это так истово, даже слезы потекли. Мольба-раскаяние: я просила за Никиту и умоляла простить мне едва не совершенное предательство. Не знаю, расслышал ли Бог мой голос в том мощном хоре, который возносился в этот час с Земли, но мне самой полегчало. Покаяние – уже шаг к прощению. Я чувствовала себя так, словно высвободилась из пут – смоченных соленой водой веревок, врезавшихся в кожу. Они высыхали и вгрызались все яростнее, соль жадно разъедала плоть, к ночи мне уже больно было пошевелиться. Но молитва ослабила морские узлы, веревки опали, позволив продохнуть. И я заснула так крепко и безмятежно, словно получила отпущение…

Разбудил меня громкий стук в дверь. Ужас проснулся вместе со мной, я бросилась открывать, беспорядочно выкрикивая:

– Никита? Звонили? Что там?

– С ним все хорошо! – заорал Артур из-за двери, сообразив, в какую панику вогнал меня одним стуком.

Когда я распахнула дверь, он молитвенно сжал ладони у груди:

– Прости-прости! Я не хотел тебя пугать.

Я дышала так, точно пробежала стометровку, а выглядела, наверное, просто чудовищно, потому что у Артура испуганно округлились глаза. А голос прозвучал виновато:

– Не подумал… Я просто хотел пригласить тебя к завтраку. Нам предстоит куча работы: ночью умер Борис Всеволодович Венгровский. Сегодня огласят завещание. А наш парень бодрячком! Я уже звонил в больницу: Никитос пришел в себя. Пока он в реанимации, к нему не пускают, но, если будет стабилен, к вечеру или завтра переведут в отделение. Его даже покормили кашкой.

– Кто? – вырвалось у меня.

– Сексапильная медсестричка в коротком халатике… Ага, вижу, ты совсем проснулась? Умывайся. Жду в столовой.

На ходу он обернулся и бросил:

– И если тебя это еще интересует, собак я уже накормил.

– Спасибо! – крикнула я ему вслед, но Артур лишь махнул рукой.

Добравшись до овального зеркала (в отцовском доме при каждой спальне имелась своя ванная), я чуть не отшатнулась: на меня смотрело помятое пугало с торчащей во все стороны паклей волос и диким взглядом. Немудрено, что Артур шарахнулся… Я сделала зарубку в памяти: Никите спросонья показываться не стоит. Как мужья годами выдерживают вид еще не умытых и не причесанных жен?

– А Ленка была права, – пробормотала я, включив душ. – Час икс наступил быстро…

Теплые струи ласково смыли и тяжелый сон, и пережитый испуг. Они скопились лужицей у моих маленьких ног – даже тридцать шестой размер обуви мне великоват. Выключив воду, я ступней согнала ее остатки в сливное отверстие, чтобы не застаивалась на дне.

Когда мы только перебрались в этот дом, уединяясь в душевой кабинке, я чувствовала себя как в капсуле времени, которая уносила меня из привычного мира. Прозрачные воспоминания, плоские, как летние облака, которые плывут, вопреки законам