В тот вечер она обо всем рассказала мужу. Нет, не обо всем – о том, что роман уже окончен, она не сказала. Тоска и отчаяние сводили ее с ума, а она говорила о том, что никогда еще не была так счастлива… Возможно, этим она хотела удержать ускользающую надежду. И в этот момент ей была почти безразлична та боль, что испытывал человек, с которым она прожила большую часть своей жизни. Она не смотрела в его глаза, не замечала его дрожавших губ, она упивалась своей болью…

Они уже давно не спали вместе. Для мужа у нее с некоторых пор появилась тысяча недомоганий, настойчивых рекомендаций и даже категорических запретов врачей… По-прежнему отгоняя от себя все недостойные Эмили предположения, он смирился с ее охлаждением и не переставал надеяться, что это временно, что это нервы, а может, она просто устала от него за эти годы и перерыв ей необходим. Он искал причины в себе и готов был обвинить себя в недостаточной внимательности, в том, что работа в последние годы зачастую не оставляла ему времени для полноценного общения с любимой женщиной. А главным, в чем он обвинял себя и что в его глазах оправдывало Эмили, было отсутствие детей. Жене уже тридцать восемь, а тоска по материнству может довести до нервного срыва любую женщину.

И только теперь он узнал правду, и все стало на свои места. В ту ночь, тщетно пытаясь заснуть, он впервые понял, что эта одинокая постель и эта тоска, высасывающая душу, – навсегда. И сознание того, что Эмили лжет, рассказывая о том, как счастлива с каким-то другим мужчиной, – а то, что она лжет, было очевидно для него – не доставляло ему никакого удовлетворения: он любил ее, и, может быть, ему было бы легче, если бы, причинив такую боль ему, она была действительно счастлива с другим.

Еще неделю они прожили вместе – вернее, под одной крышей – почти не встречаясь друг с другом. Эмили обедала в одиночестве. Правда, с некоторых пор она стала испытывать отвращение к еде, так что порой стол к обеду даже и не накрывался. Приступы дурноты делали ее существование просто невыносимым. Эмили думала о смерти, как об избавлении…

Через неделю после своего признания мужу она собрала самые необходимые вещи и ушла. Она явилась к своей близкой подруге, это был единственный человек, к которому она могла прийти в этом городе с чемоданом в руках. Эмили даже не подумала, что давно уже потеряла право на гостеприимство и сочувствие Памелы. Ведь та уже давно весьма недвусмысленно дала ей понять, что считает ее поведение недопустимым, ее интерес к подобному человеку – немыслимым, а саму Эмили – то ли развратницей, то ли сумасшедшей. Эмили оскорбилась тогда и наговорила Памеле гадостей, в числе которых было предположение, что подруге, видимо, так никогда и не удастся испытать оргазм и поэтому вряд ли она может понять, что свело ее, Эмили, с ума! Памела, которая действительно уже долгие годы общалась с сексопатологами и даже подумывала об операции, была поражена в самое больное место. На следующий же день Эмили приехала к ней с извинениями, получила прощение, но может ли женщина простить такое по-настоящему? И теперь, получив отповедь столь же жестокую, как и тот ее выпад, Эмили выходила из дома Памелы, понимая, что нет, не может.

Идти больше было некуда. Муж уже вернулся домой и, скорее всего, успел прочесть записку, оставленную на столе в гостиной… Она не могла вернуться домой. Она хотела умереть и чувствовала, что способна на это. Но для того, чтобы поехать в отель и выполнить задуманное, ей была необходима чья-то помощь – как последний толчок в спину. И толкнуть ее должен был Ричард.

Он открыл не сразу. Его бедра были обмотаны полотенцем, а по телу сбегали капли воды. Видимо, ее стук застал его в ванной. От вида его обнаженного тела у Эмили зашлось дыхание…

Ричард даже не стал скрывать своего удивления.

– Честно говоря, я тебя совсем не ждал, – подчеркнуто насмешливо произнес он. – Мне завтра рано вставать… И потом, я думал, ты все поняла.

– Да, – заставила себя заговорить Эмили. – Но мне совсем некуда идти…

– Выгнал муж? Давно пора! Я бы на его месте и дня не терпел.

Ей даже не было больно: казалось, тот орган внутри, что способен испытывать боль, уже атрофировался.

– Дик, мне только на одну ночь, я завтра уеду. Поверь, я вовсе не собиралась тебе досаждать, но…

– Ладно, – не дослушав, сказал он, – заходи.

В квартире царил небывалый порядок, в котором чувствовалась женская рука.

– Ты… живешь не один? – оглядевшись, спросила Эмили.

– Ты права.

Он удалился в ванную и вернулся уже в халате.

Ей хотелось спросить, кто же она, та женщина, что теперь хозяйничает здесь, и почему ее нет сейчас, но вопрос застрял в горле. Ричард предложил ей выпить, она отказалась, попросив горячего чая. Чашка в руке дрожала. Дик невозмутимо пил свое пиво. В комнате висело тяжелое молчание.

– Когда у тебя поезд? – спросил он.

– Не знаю… Мне все равно, куда ехать. – Она подняла на него полные слез глаза.

– Пожалуйста, не надо! – взглянув на нее, с раздражением произнес он. – Не начинай все сначала!

– Я и не думала, Дик!

Эмили уже злилась на себя – ну сколько же можно позволять себя унижать!

– Ладно, говорить тут не о чем! Пора спать.

Он снял покрывало с постели, бросил еще одно одеяло для Эмили и выключил свет. Она подумала, что сегодня она остается у него на ночь в первый и в последний раз. И происходит это совсем не так, как бывало в ее мечтах: обняться и заснуть вместе, смешав два дыхания в одно…

– У меня всего одна комната и одна постель, мадам, – сказал он в темноте. – Надеюсь, между нами не надо ставить перегородку?

Сбросив халат, Ричард лег. Вот он, последний толчок в спину, она получила то, зачем пришла. Эмили легла и затаила дыхание. Вряд ли ей удастся заснуть, зато у нее есть ночь, целая ночь для безмолвного прощания с ним. От его близости, от его знакомого запаха у нее кружилась голова… Вдруг он приподнялся и закурил.

– Так что же ты собираешься делать? – спросил он вполне миролюбиво. – Куда ты думаешь отправиться?

– Наверное, к маме. Больше некуда.

– Там, я думаю, уже тепло?

– Да.

– Не то, что здесь… Мерзкая слякоть! Возникла пауза. Казалось, Ричард хочет сказать что-то еще, но он курил и молчал, молчал…

– Ну, ладно, – наконец сказал он, – уже поздно… Спокойной ночи, Эми.

В этом пожелании прозвучала нежность. Нет, не может быть, ей просто показалось… Эмили почувствовала, как мучительная надежда снова оживает в ней. И чтобы убить ее, она стала представлять себе Ричарда в этой постели с другой женщиной – ну, например, с той молоденькой, длинноногой, чья тень извивалась тогда в окне. Но у нее ничего не выходило. Она не могла представить себе ее, по воле случая на одну ночь уступившую ей, Эмили, свое место.