В аэропорту Лос-Анджелеса Брама встретил шофер Прессера и на сверкающем черном «кадиллаке» доставил в отель «Мирамар», роскошный гостиничный комплекс в Санта-Монике на углу Вилширского бульвара и авеню Океан, окруженный высокой стеной. Оказывается, он помнил все: и набережную, обсаженную встрепанными от ветра пальмами, и узкий, длинный Паласидес-парк, вытянувшийся вдоль берега океана, дававший приют сотням бездомных. Из окна роскошного номера Браму виден был мол Санта-Моника и походная кухня, у которой ежедневно кормились бродяги. Прессер не беспокоил его, давая передохнуть после долгого перелета, но Брам не чувствовал усталости. Он был свеж, силен и деятелен.

Он прошел по пешеходному мостику, перекинутому через заполненное машинами шоссе от авеню Океан к пляжу, и целый час просидел в одиночестве на песке, слушая рокот прибоя. После, у белой балюстрады Паласидес-парка, среди стариков и туристов, долго смотрел, щурясь, на огромное красное солнце, медленно погружающееся в океан, ни о чем не думая, ни в чем не сомневаясь.

На следующее утро, у бассейна в тропическом саду «Мирамара», Стивен Прессер ждал его к завтраку. Прессер, все такой же крупный, с короткими сильными пальцами и коротко, как у израильских солдат, подстриженными волосами, был в сером костюме и белой рубашке с расстегнутым воротом. На мизинце — кольцо с розовым бриллиантом. На запястье — «Патек Филип» на черном ремешке. Голубые глаза взирают на мир с детским любопытством. Он пожал Браму руку, расцеловал его в обе щеки и стал рассказывать о своей внучке, Диане.

С неподдельным интересом расспрашивал он Брама о его делах. И приготовил сюрприз: неожиданное появление Анны с Дианой и маленьким Стивеном. Анна немного посидела с ними, выпила апельсинового сока и ароматного кофе, изящная блондинка с умными глазами, в дорогих украшениях. Она ела хлеб, отламывая его по кусочкам, и рассказывала, наклоняясь над столом и время от времени глядя в сторону, как все чудесно изменилось. Раны, нанесенные ей жизнью, зажили. Диане исполнилось четыре, чудная девочка с темными кудрями и длинными ресницами, не избавившаяся еще от младенческой полноты. Анна пригласила Брама пообедать у нее дома, в Брентвуде, на холме над Санта-Моникой. Все шло отлично, Брам ощущал вокруг себя уют налаженной, спокойной жизни.

— Может быть, ты не хочешь говорить об этом, Эйб, но я вижу для тебя возможность снова заняться поисками исчезнувших.

— Мой поиск закончен, — сказал Брам, — эти два года я занимался тем, что читал и перечитывал сообщения полиции. Я проследил все возможные линии и до сих пор ничего не знаю. Это случилось больше четырех лет назад, что можно еще найти теперь, после стольких лет?

— В этом городе есть частные детективные бюро с прекрасными специалистами. Стоит недешево, но мне хотелось бы выяснить все, что можно.

— Боюсь, все уже и так известно, — ответил Брам.

Улицы в Брентвуде вились меж живыми изгородями, выкрашенными охрой виллами, белыми загородными домами и садами, где росли эвкалипты и уродливо подрезанные, беззащитные в своей обнаженности деревья. Семейная вечеринка с детьми в последний раз случилась в жизни Брама больше четырех лет назад, в Принстоне, перед тем, как Рахель уехала к отцу в Тель-Авив. Они пригласили нескольких коллег с семьями, Рахель наготовила своих неповторимых индийских блюд, а Брам потребовал добавить к ним барбекю. Воскресный день на посыпанной гравием площадке перед деревянным домом, который он в той, счастливой, жизни собирался приводить в порядок.

Дети играли, ссорились и мирились; мужчины стояли с ледяными бутылочками «Короны» в руках; разговоры о приближающихся выборах и ситуации в Ираке; Рахель смеялась, болтая с женщинами. Казалось, вечер не спешил наступать, медлящий и освобождающий; пластиковые тарелки с вегетарианским карри и гамбургерами, миски с салатами, обнаженные плечи женщин, растаявшее мороженое в ведерках, где плавали пустые банки из-под спрайта и колы, самые маленькие, засыпающие еще до того, как зажгли лампы в саду, — золотые часы прошлой жизни, легкой и надежной, полной счастливой уверенности, что так будет всегда.

В Бретвуде Брам провел вечер с Анной, ее детьми, мужем Риком, Стивеном Прессером и шестью друзьями в доме, почти таком же огромном, как тот, что он когда-то купил; только этот был приведен в порядок. На несколько секунд — то есть на то время, пока длился вечер, — он забыл, что остался один, что малыш никогда к нему не вернется, — очевидно, эту шутку сыграл с ним jetlag.[37]

По утрам, едва рассветало, он бегал по бетонной дорожке вдоль океана в компании джоггеров, вооруженных iPods и одетых в шикарные спортивные костюмы. Он покупал книги у Барнс & Нобл[38]на углу Вилшира и Променада, пил кофе в кафе «Инфьюжн» на Третьей улице и концентрировался на своей цели. У него не было с собой ни распечаток, ни лэптопа, ничего, что могло бы выдать его планы.

Из своей комнаты в «Мирамаре» он позвонил в банк в Принстоне, где в 2008 году, сразу после приезда из Тель-Авива, снял ячейку. В ячейке стоял ящичек, а в нем, в кожаной кобуре, лежал Kel-Tec Р-11, покрытый для сохранности маслом и специальным жиром. Ящичек прибыл внутри контейнера с вещами из Тель-Авива в Принстон, и о его существовании никто не знал. Пакуя вещи в Израиле, Брам его просто не заметил и обнаружил случайно, разбирая на новом месте прибывший багаж. Получалось, что он дважды нарушил закон: нелегально ввез в страну оружие и нелегально владел им. Он знал, что Рахель рассердится, и ничего ей не сказал, просто снял в банке ячейку и спрятал в ней пистолет, считая, что в Америке вряд ли начнется интифада. Плату за ячейку — 140 долларов в год — банк автоматически списывал с его кредитки даже тогда, когда он ушел из дому, занявшись поисками малыша.

Пока его не было, вся почта пересылалась Хартогу, который из Тель-Авива следил за передвижениями Брама по адресам банкоматов и регулярно пополнял его счет. Брам понятия не имел, куда делся ключ от ячейки, — скорее всего, остался в ящике его письменного стола в доме, где давно живут посторонние люди. Но когда, готовясь к путешествию, Брам позвонил в банк из Тель-Авива, один из клерков объяснил ему, что открыть ячейку просто: надо будет заплатить три-четыре сотни слесарю, который взломает замок.

Он договорился, что приедет 20 декабря и ячейка будет взломана в его присутствии. Анна приглашала его еще два раза, и он все больше входил в ритм местной жизни.

19 декабря Прессер полетел в Нью-Йорк на собственном «челленджере»[39]и взял Брама с собой. Брам хотел повидаться со старыми приятелями, живущими на Манхеттене. В Лос-Анджелес они должны были вернуться двадцать первого, накануне возвращения Брама домой. «Челленджер» был комфортабельной двухмоторной машиной с кожаными креслами, полированными деревянными столами, сверкавшими, как надраенный рояль, двумя диванами, легко превращавшимися в кровати, и гигантским телевизором.