— Я… Я был у невесты… Ее зовут Дачевская Таня… Но я прошу вас, пожалуйста, не говорите никому. У нее очень влиятельный отец, ему может не понравиться, если их фамилия всплывет в бульварной прессе.

— Кто еще может подтвердить, что вы находились у нее?

— Не знаю…

Лиля молчала.

— Но я действительно был в ту ночь с ней, клянусь вам, — растерянно оправдывался Владик. — Пожалуйста, поверьте мне.

— Где вы находились с одиннадцати до тринадцати часов дня двадцать шестого июня?

Лицо Панскова приобрело меловой оттенок. На висках обозначились голубоватые жилки. Он затрепетал.

— Я… Я был у нее дома… — пробормотал он едва слышным голосом.

— У кого? У Шиловской?

— Нет! Нет! Что вы! Я был у Тани… Нас видела ее младшая сестра. Она сидела в гостиной и играла на пианино, когда я уходил. Это было… — Пансков задумался. Он подсчитывал что-то в уме, старательно шевеля губами. — Около половины первого. Я вернулся домой в час, потому что к двум мне надо было быть в Останкине, договариваться относительно съемок в рекламе мыла… И еще… Соседка Нонна Петровна встретила меня на лестнице и попросила билет на спектакль. Она, наверное, вспомнит…

— Итак, откуда же вы звонили Грибову? — жестко спросила Лиля.

— Я звонил от Шиловской, — покорно произнес Владик. — Я был у нее, но недолго, она меня быстро выпроводила. Она была очень странная в этот вечер. Она была какая-то взвинченная. То хохотала как безумная, то едва не рыдала по малейшему поводу. Обозвала меня теленком и сказала, что ей надоело быть для меня дойной коровой. Я пытался начать разговор с ней о делах, о рекламе, в которую меня должны были пригласить, но она сказала, что это такая ерунда и ей не хочется заниматься этим в такой вечер. Я спросил, почему вечер такой, но она буквально вытолкала меня за дверь. Когда я по старой привычке попытался поцеловать ее на прощанье, она влепила мне такую пощечину, что я испугался за целость своей челюсти. Она была невменяема.

— Во сколько вы ушли от нее?

— Где-то в районе полуночи.

— И как же вы добирались?

— Я поймал такси, — упавшим голосом произнес Владик и совсем шепотом добавил: — Боже, какой будет скандал!

Он сидел, раскачиваясь на стуле, как будто переживал огромное горе.

— Какие отношения у вас были с Шиловской?

Пансков помолчал, в уме взвешивая каждое свое слово.

— Хорошие, — наконец выдавил он.

— А почему вы не пришли на ее похороны?

— Ну… Я боялся, что… Понимаете, там ведь было телевидение, а мне нельзя светиться в качестве ее бывшего любовника — у меня невеста. А журналисты обязательно набросились бы с расспросами. Я решил заболеть на это время.

Лиля достала из стола три общие тетради в клеенчатой обложке.

— Вам знакомы эти записи? — спросила она. — Шиловская пишет, вы пытались избавиться от нее не слишком красивыми способами.

Умильно заглядывая в глаза, Пансков обескураженно развел руками:

— Но это же литературное произведение, а в литературе всегда столько вымысла… И здесь тоже.

— Не думаю… Так, значит, вы пытались освободиться от надоевшей вам связи?

Низко опустив голову, Пансков изучал пальцы ног, высовывающиеся из сандалий. Он имел вид растерянный и угнетенный.

— Я ничего такого не совершал, клянусь вам. — Он смотрел на Лилю глазами провинившейся собаки.

Клок волос упал ему на глаза, и он впрямь стал похож на лохматую болонку. Приторность его взгляда была максимальная. Лиле стало противно, как будто она наступила на что-то липкое. Пансков был бледен и трепетал, как бесплотный призрак.

— Мы проверим ваши показания, — заметила Анцупова, стараясь не смотреть на него, и снисходительно добавила: — Можете идти.

Пансков вскочил, готовый тут же выбежать в дверь, но все не уходил, стоял, переминаясь с ноги на ногу.

— Скажите, а что будет с этим? — указал Владик на стопку клеенчатых тетрадей. — Ну… Вы их опубликуете или…

— Мы? Опубликуем? — удивилась Лиля. — К вашему сведению, наша организация не занимается издательской деятельностью. Впрочем, — добавила Лиля, заметив вытянувшееся лицо собеседника, — насколько мне известно, редакция «Бест бук» уже готовит к изданию «Голую правду», так, кажется, она называется. Так что, я полагаю, вы не будете лишены удовольствия узнать себя на ее страницах. Всего хорошего.

Пансков выполз из комнаты с видом человека, у которого отняли последнюю надежду.

Когда за приторным юношей захлопнулась дверь, Лиля открыла одну из клеенчатых толстых тетрадей, лежащих на столе, и задумчиво зашуршала страницами. Интересно, почему Пансков так боится упоминания своего имени в этой книге? Что такое хотела рассказать о нем Шиловская? Насколько сильно боялся он разоблачения и как далеко мог пойти против своей всемогущей приятельницы? Лиля стала разбирать быстрые размашистые строчки:

«Наверное, я, как и была лет… пятнадцать назад, так и остаюсь наивной провинциальной дурочкой. Думающей, что можно прожить на зарплату… Что можно любить не за деньги, а за мифическую прекрасную душу… Что можно играть в театре из любви к искусству, а не из любви к славе и к тем зеленым бумажкам, которые сопровождают эту яркую птицу… Милые, глупые бредни! Как долго я не могла от вас избавиться! Даже и теперь иногда встречаются люди, способные заморочить голову мне, представляете, МНЕ, многоопытной Лизавете С…»

Улыбаясь, Лиля недоуменно пожала плечами. Повествование велось от имени Лизаветы Смердящей, слабоумной нищенки из «Братьев Карамазовых». Что ж, обычный литературный прием, выдающий амбиции автора и одновременно его страсть к самоуничижению. Ладно, надо запомнить эту психологическую деталь. Читаем дальше:

«Разрешите представить вам, мои добрые читатели, восходящую звезду московской сцены (он взойдет туда даже по трупам), прекрасного юношу, подающего блестящие надежды (но никак не милостыню в подземном переходе!), замечательный талант (его блеск всегда отраженный), удивительные задатки (впрочем, задатки он никогда не возвращает) — Владика Панскова! Прошу любить и жаловать! Аплодируйте, господа!

Уф, уж его-то, делая уступку своему извечному правдолюбию и страсти к истинным деталям повествования, я наконец могу назвать настоящим именем. У него впереди почти вся жизнь, будет время отмыться, да и ничего ТАКОГО он не натворил, а посему стесняться ему нечего. Да и мне не надо верить, достопочтенные читатели, хотя я, как и обещала вам, пишу только голую правду… Ведь он скажет вам… Но вы не верьте, господа, все было не так! Не верьте, господа… Не верьте…

Наверняка вы еще не знаете, кто он. Или не помните. Описываю подробно. Красавчик, любимец юных дев, любитель выпить, поклонник золотого тельца. Характер нестойкий, отнюдь не нордический. Вы думаете, что это все же его личные замечательные качества? Нет, что вы, все его черты, кажется, позаимствованы из ролей, которые он играл. Так играл, что сжился со своими героями. Сросся кожей с персонажами. И забыл, кто он есть на самом деле.