С вершины скалы на состояние человечества взирают два бородатых священнослужителя, которые с тревогой изучают библию. Неясно, какой именно текст они читают: воможно, они ищут слова утешения, а может быть, пытаются более преданно следовать учению Христа. Возможно, они читают «Откровение», с ужасом осознавая, что стали свидетелями конца времен.

Чума оказала глубокое влияние на Петрарку не меньше, чем на Траини. В нем произошла коренная трансформация. В начале 1348 г. он путешествовал из Пармы в Верону и впервые увидел отвратительные последствия болезни. Почти каждый день он получал известия о смерти друзей и родственников.40 И его письма, например письмо, написанное после получения известия о смерти родственника Франческино дельи Альбицци, наполнены душераздирающими стенаниями. Но худшее было еще впереди.

19 мая 1348 г. Петрарка получил ужасное письмо от своего друга «Сократа» (Людвига фон Кемпена). Лаура умерла. Сердце Петрарки было разбило. «Моя дама мертва, – стенал он, – и мое сердце умерло вместе с ней».41 Он не хотел больше жить. К этому времени относится самый трагический его сонет:

Но постепенно он начинает вспоминать слова Августина из своего диалога. С мучительной ясностью поэт осознает, что найти истинное счастье на земле невозможно – разве можно быть счастливым, когда такой дорогой человек, как Лаура, может быть вырван из его жизни так жестоко? Смерть Лауры показала, насколько хрупок окружающий мир и как бессмысленны мирские желания.

Любовь Петрарки претерпела последнюю и драматическую метаморфозу. Сжигающую сексуальную страсть, которая пожирала его в юности, сменила духовная память об ушедшей возлюбленной. Он продолжал любить ее – но уже не тело, но душу. В стихах Петрарки Лаура изменилась. Соблазнительная любовница стала искупительницей, духом, способным повести поэта к добродетели. В одном из самых ярких сонетов Петрарка бежит прочь от мучительных соблазнов и ищет покоя под ветвями лаврового дерева, символизирующего его возлюбленную. «Прекрасные листья» защищают его от бурь мирских желаний. Поэт созерцает добродетельную сеть лавра, и дерево изменяет форму, превращаясь в распятие. Лаура указывает поэту путь не к похоти и славе, но к небесам.43 Эта идея витала в воздухе. Тот же образ впоследствии использовали Пьетро Бембо (1470–1547), Серафино Чиминелли даль Аквила (1466–1500) и Маттеор Мария Боярдо в поэме «Влюбленный Роланд» (опубликована в 1495 г.). Наиболее ярким воплощением можно считать слова Бальдассаре Кастильоне о том, что «красота, которую мы повседневно видим в подверженных тлению телах», недостойна любви благородного любовника.44

Смерть действительно торжествовала. Ужасные страдания, которые несла с собой болезнь, напоминали о необходимости забыть о мирских наслаждениях. Думая о быстротечности жизни и неминуемости Страшного суда, человек должен был отречься от секса, и даже любовь (в ее традиционной форме) подвергалась презрению. Человеку следовало обратиться к добродетели и стремиться к любви божественной в надежде на обретение счастья в следующей жизни. Хотя Петрарка постоянно нарушал собственные установления (и даже будучи посвящен в сан, стал отцом множества детей), он четко понимал и утверждал, что единственный путь вперед – это целомудрие и благочестие. Как показал на своей картине «Битва Любви и Целомудрия» (ок. 1476–1500) [ил. 16] Герардо ди Джованни дель Фора, острые стрелы желания должны сломаться о щит целомудрия, защищающий душу. Родившаяся во мраке скорби, это была суровая этика. Она превращала человека в бесчувственного паломника в материальном теле и требовала жизни с закрытыми глазами и на преклоненных коленях. Идея о напряженной связи между любовью, сексом и смертью какое-то время привлекала Микеланджело.

Акт III. Наслаждения плоти

Как показывает нам «Наказание Тития», Микеланджело глубоко прочувствовал дихотомию между физическим желанием и смертью, о которой говорил Петрарка. В стихах, посвященных Томмазо де Кавальери, он постоянно подчеркивает тот факт, что его любовь абсолютно целомудренна. Художник остро осознавал собственную смертность. Именно так Микеланджело умоляет далекого юношу о большей близости. В стихотворении 1533 г. он пишет:

Но, несмотря на все протесты, поведение Микеланджело показывало, что намерения его не были абсолютно чисты. Уже в конце 1532 г. – начале 1533 г. пошли слухи. Ни о каком целомудрии речи не шло, сплетники откровенно называли Микеланджело грязным стариком. Когда слухи дошли до Томмазо, он не смог полностью опровергнуть эти подозрения и на какое-то время прекратил общение с художником. Убитый горем Микеланджело счел своим долгом взяться за перо, чтобы отвергнуть все обвинения.46

Хотя Микеланджело искренне пытался победить свою физическую страсть, это ему не удалось. Всей душой стремясь к целомудрию, он не мог не признаться, что желал бы, чтобы «мой нежный и желанный сеньор вечно оставался в объятьях этих недостойных рук».47 Иногда Микеланджело дает волю своим сексуальным желаниям, и тогда его либидо проявляется в бесстыдном возбуждении, но одновременно он всегда вспоминает о своих благочестивых намерениях.

Пытаясь оправдать свою страсть, Микеланджело вновь возвращается к аргументам Петрарки. Жизнь так коротка, а грех ведет к вечному проклятию. Поэтому Микеланджело чувствовал, что обязан покориться страсти, раз уж не может одержать над ней окончательную победу. В стихотворении, написанном в 1534–1535 гг., он признается, что все еще страдает от осознания того, что греховная страсть к Томмазо для него важнее, чем добродетель. Но раз уж бог не наказал его смертью, то у него нет причины отказываться от этого желания. И раз уж он не может сопротивляться страсти, которая неизбежно приведет его после смерти в ад, то объятия Томмазо – это единственное дыхание рая, доступное для него. Беспомощный пленник юной красоты Микеланджело был вынужден признать, что для него лучше всего будет до самой смерти играть охваченного страстью мученика: