— Да, поняла. — Она глубоко вздохнула. — Я могу принять от вас помощь, потому что у вас много денег, но вы отказываетесь от тех маленьких услуг, которыми единственно я и могу отблагодарить вас за вашу доброту. Это так мало, но это все, что у меня есть.

При этих словах дон Хуан странно улыбнулся.

— Знаешь, когда у тебя так вспыхивают глаза, тебя можно принять за испанку. Там в шкафчике, у окошка, стоит графин с бледно-золотистым вином. Король не откажется выпить бокал вина со своей нищенкой-служанкой!

Ивейн широко раскрыла глаза, уставившись на узкое, с хитрой усмешкой лицо.

— О… с удовольствием! — И вскочив, подбежала к шкафчику на подоконнике, скрытому длинными шелковыми занавесками. Распахнув дверцы, на которых были изображены позолоченные драконы, девушка увидела внутри целый строй старинных кувшинчиков и длинноносых кубков и, найдя нужный, начала наливать вино в бокалы, стараясь привести в порядок свои чувства.

Вдруг, как вспышка, у нее в голове мелькнула внезапная мысль: дон Хуан де Леон может быть очень опасным, если безумно, безоглядно полюбит женщину. Но Ивейн не могла поверить, что он любит Ракель Фонеску именно так. Даже если это и правда, Ракель не станет переживать от этого, ей намного приятнее собирать сплетни и наслаждаться комплиментами поклонников на террасе клуба «Идальго». Она будет довольна, будет наслаждаться любовью Льва — повелителя этого острова.

Ивейн взяла бокалы и подошла к своему опекуну. Она чувствовала устремленный на нее взгляд темных глаз и боялась, что прольет вино или опрокинет бокалы, или споткнется. Он был живым, реальным, он волновал ее, и одновременно он был только мечтой, которую она увезет с собой. Таким Ивейн запомнит его: в этой, так подходящей ему комнате с золотыми зеркалами, резными панелями, старинным фортепьяно.

— Прошу вас, сеньор. — Она протянула дону Хуану бокал вина и смотрела, как длинные пальцы легли на тонкий хрусталь. Эти руки умели прикасаться к красоте, любили ее и сами были способны творить прекрасное. Ивейн захотелось услышать еще, как играет дон Хуан.

— Как мне хочется, чтобы вы еще что-нибудь сыграли, прежде чем мне отправляться спать, — словно про себя прошептала она.

— Разве сегодня ты мало наслушалась музыки? — Потягивая вино, дон Хуан не отрывал от нее взгляда. — Наверняка Кортес играл тебе на гитаре, а гитара, как никакой другой инструмент, умеет передавать минутные настроения и темперамент нашей Испании.

Ивейн перевела взгляд на гитару, висевшую на темно-красной ленте возле портрета Розалиты, и внезапно представила его мальчиком, увидела, как он сидит у ног у матери, слушая, как та играет и поет ему о стране, откуда они убежали навсегда…

— А что ты хотела бы послушать?

Она снова посмотрела на дона Хуана и поняла, что это должно быть что-то такое, что она не сможет никогда забыть.

— Сыграйте мне что-нибудь свое любимое, сеньор.

— Прекрасно, Ивейн. — Он отставил в сторону бокал, и девушка подошла и села в кресло, свернувшись в нем калачиком. Ее сердце быстро билось от вина и от странного неизвестного доселе счастья — быть наедине с доном Хуаном. Ивейн закрыла глаза, когда тот начал играть, и это была музыка, которую она и сама выбрала бы, красивая и печальная, и в ней звучала грусть двух любящих сердец, которые вынуждены расстаться.

Дон Хуан играл любовную тему Тристана и Изольды, и все это время Ивейн чувствовала незримое присутствие в комнате его матери. Одинокая и загнанная, здесь Розалита нашла убежище от холодной ненависти своих новых родственников, здесь она ждала возвращения мужа из Испании и, наконец, сбежала отсюда, чтобы найти его в предгорьях Испании и сражаться бок о бок с ним в партизанском отряде. А когда он умер, Розалита увезла своего сына далеко-далеко отсюда. Она научила мальчика любить музыку… но еще она научила его осторожно относиться к любви.

Ивейн подняла голову, и ей показалось, что страстные черные глаза смотрят с портрета прямо на нее. Живые, внимательные, они словно хотели предупредить ее, что слишком сильная любовь только разбивает сердце и что Ивейн лучше поостеречься, чтобы ее собственная жизнь не превратилась в руины из-за любви к человеку, любить которого не позволяет ей ее происхождение.

Музыка стихла, последняя нота растаяла в воздухе, и Ивейн почувствовала, что в глазах у нее стоят слезы. Она быстро сморгнула их, когда дон Хуан повернулся к ней. Сейчас его глаза были поразительно похожи на глаза матери. Он играл мелодию забытой любви. Может быть, он хотел сказать Ивейн, что она должна оставить его, так же как и пришла к нему тогда, ночным подкидышем?

— Тебе понравилась музыка, которую я для тебя выбрал? — спросил дон Хуан.

Она кивнула:

— Прекрасная музыка, сеньор, как в церкви, когда часть покрывала невесты набрасывают на плечо жениху. Очень, очень трогательный обряд.

— А ты знаешь, какую часть венчания это означает? — Голову и плечи дона Хуана скрывала темнота, и она не могла понять выражения его лица.

— По-моему, это означает, что невеста подчиняет себя воле своего мужа. Мне так показалось, и это было очень красиво — белое кружево на темном костюме и на ее темных волосах, оно соединяет их.

— Католические обеты связывают людей на всю жизнь, Ивейн. На земле и на небе, вместе или врозь. И потому каждый мужчина должен сознавать, что он делает, и девушка тоже не должна быть ослеплена любовным очарованием. Она должна испытывать нечто большее, чем восхищение или нежность к этому мужчине, чем благодарность из-за того, что он добр к ней. Любовь приносит больше боли, чем радости… вначале.

Ивейн не могла разгадать выражения его глаз. Внезапно одна из свеч погасла, словно бы кто-то задул ее. Но раз он говорил о любви как о мучительной радости, значит, так он ее и ощущал, был пленен ею, и, значит, он женится не только для того, чтобы передать сыну титул и наследство. Он женится для самого себя, потому что ему нужна женщина, которая будет для него дороже всего на свете.

В комнате вдруг стало холодно, и Ивейн вздрогнула. Несколько капель вина остались на запотевших стенках бокала, роза перед портретом Розалиты облетела, свечи догорали.

Она выпрямилась и поднялась с кресла.

— Должно быть, уже очень поздно, сеньор! Завтра я буду весь урок клевать носом!

— Да, пожалуй, нам обоим давно пора в постель. — Он протянул руку за своей тростью, но та, как живая, выскользнула из его руки и со стуком упала на пол. В ту же секунду Ивейн оказалась рядом и подняла ее. Она с улыбкой протянула дону Хуану трость, но улыбка застыла у нее на губах от взгляда, который он бросил на нее, беря трость из ее рук. Мрачный, бешеный взгляд, как будто он готов был ударить Ивейн этой тростью.

Она попятилась, сбитая с толку и напуганная.

— Иди спать! — Дон Хуан сжал трость, тяжело поднимаясь на ноги.

— А разве вы не пожелаете мне доброй ночи? — спросила Ивейн дрожащими губами.