– А? Ну да. Верно.

– Вы тупы, юнкер. Главное – своевременность, понятно? Повтори.

– Своевременность, – недовольно пробубнил Борис. – Опять экзамен начинается, да?

– Ты еще умерших от жажды, считай, не видел, – едко сказал Фома. – А знаешь, почему? Потому что мы своевременно обходим все точки выброса. С чего ты взял, что мы можем позволить себе пропустить хоть одну?

– Да с того, что она давно скисла, вот с чего! Она за пять лет ни одного новичка не выбросила!

– За шесть, – поправил Фома. – Ну и что? Это аргумент?

– Да!

– Нет. Можешь идти прямо к Джорджу, а я сделаю крюк и посмотрю. До встречи.

Борис нагнал его не слишком скоро, но все-таки нагнал. Сначала угрюмо молчал, потом успокоился и начал поглядывать на наставника снисходительно. Ладно, мол, будь по-твоему, семь верст не крюк, ноги не отвалятся, но знаешь, кто ты, если честно, без церемоний? Косный тип, перестраховщик и начинающий параноик.

Путь был давно знаком. Как всегда, понемногу дрейфовали известные ловушки, и шагать бездумно отнюдь не стоило. Дрожащая лужа жидкой земли уменьшилась с прошлого раза вдвое, зато невесть откуда возник новый черный провал. Видели противно копошащийся клубок живого волоса. Борис порезался о летающую нить, сосал палец и сплевывал. А узкий проход меж двух участков зыбучего песка ничуть не изменился.

– Ну что? – Ученик выглядел победителем. – Я же говорил: пусто.

Да, эта точка выброса опять никого не выбросила. Выцветшая надпись на камне по-прежнему предписывала вновь прибывшим сидеть на месте, дожидаясь помощи. Вода в оставленной возле камня пластиковой бутылке наверняка протухла. Ее некому было выпить.

Теперь Фома не знал, что педагогичнее: поощрить ученика согласием с его мнением или упрямо стоять на своем. Решено: придется выспать для этой точки выброса какое-нибудь сигнальное устройство – например, фейерверк, коробку такую… Пожалуй, она продержится года два-три. И спички. И угольный фильтр для воды, и, конечно, принести саму воду. И еще написать на двух языках подробную записку. Кто-нибудь в ближних оазисах, хотя бы Джордж или Автандил, почти наверняка заметит вспышки в небе. Нужно только не забывать расспрашивать их для очистки совести и больше сюда не ходить. Маленькое, но облегчение.

Было шесть точек выброса, осталось пять… Или все-таки шесть? Теория вероятностей штука коварная, ей обмануть человека – одно удовольствие. Если все точки срабатывают с равной вероятностью, то… Фома не помнил формул, забыв их немедленно по сдаче экзамена, но было и так ясно: вероятность того, что одна из точек «замолчит» на шесть лет, совершенно ничтожна.

Но о какой вероятности можно рассуждать там, где действует чья-то прихоть?

Светло было без солнца, и тошно без рвотного, и пьяно без водки. «Ну же, сволочь, – неслышно шевелил губами феодал, обращаясь к пустому месту, – сглотни меня. Верни назад. Я хочу домой, слышишь?»

Только бы на Землю. Хоть куда-нибудь, пусть в самое гиблое из амазонских болот. В пустыню. Согласен на благодатный Магадан. В зону за проволоку. Готов попытаться всплыть со дна выгребной ямы.

Но молчала Плоскость, и ничего, кроме выцветшей надписи для новичков да зеленой от плесени бутылки, не указывало на положение точки выброса, то ли исчерпавшей себя, то ли надолго задумавшейся. Да ведь выброса же, елки зеленые, а не вброса! Фома знал, что требует невозможного. Да если было бы возможно вернуться назад, любой хуторянин сию минуту бросил бы ковыряться в земле! Толпами побежали бы. Все до единого, даже те, кто уверяет, будто наладил жизнь, успокоился и всем доволен. Вот вам он доволен!.. И Юсуф побежал бы. Вприпрыжку. И Автандил. Скажи им: «Один шанс из ста, что вернешься на Землю, а девяносто девять за то, что сдохнешь, как собака» – все равно побегут. На авось.

И это правильно. Только так и надо. Беда, что не видно вообще никакого шанса. Один к ста – это же роскошь! А ноль к бесконечности не хочешь ли?

Хоть волком вой, хоть котом шипи. А ведь такая тоска – верный путь к черному провалу. Шагнул – и поминай как звали. Только новички верят в сказку, будто черные провалы связаны между собой какими-то там субпространственными переходами, что это, мол, транспортная сеть Плоскости. Как же! Станет Плоскость предоставлять людям такие удобства! Спасибо, научены бедолагами-добровольцами! Ни один не вернулся. Георгий Сергеевич вообще утверждает, будто черные провалы суть зримая категория философского Абсолютного Ничто, в котором вообще ничего нет, даже физических законов. Что ж, очень может быть. Тогда Плоскость с ее взбесившейся физикой лишь преддверие и придаток к провалам. А хороший, наверное, способ уйти – шагнуть и сразу провалиться в ничто, стать ничем…

Мысли-то какие оптимистические! С чего бы? Текущих неприятностей вроде никаких…

От стажа?

Похоже на то. Постарел феодал, износился до морщин. На Борьку брюзжит едва ли не по-старчески. Седина в волосах живет. Сердчишко прихватывает. И шестого зуба, верхнего справа, нет – Юсуф драл. У него опыт и щипцы. Изувер он средневековый, Юсуф. Если бы не Автандилова бражка – кранты феодалу. А Юсуф за компанию так и не пригубил – нельзя! Хотя и не сок лозы. Нельзя вот, и все тут. На всякий случай.

Ох, тоска…

– Чего это тебя колбасит? – с любопытством спросил Борис и не дождался ответа, да и вопрос забыл, а просто-напросто икнул от изумления.

Их стало трое. И двум из них немедленно резанул уши девичий вопль:

– Не троньте меня, ур-р-роды!..

Фома отступил на шаг. Впервые он видел, как на Плоскости возникает новый человек.

Очень просто. Только что никого не было – и вот пожалуйста: стоит, вопит. Возник только что… то есть возникла. Вдруг. Из пустоты. Без всяких сопутствующих эффектов, если не считать законного испуга.

Девчушка. Лет шестнадцати-семнадцати, наверное, а то и меньше. Рыжая, коротко стриженная. В мини. В туфельках. С сумочкой через плечо и, кажется, с косметикой на мордашке. Горожаночка, значит…

Тем хуже. Сельские жители и адаптируются быстрее, и психуют реже. Зато явный плюс: русскоговорящая. Хоть в чем-то должно было повезти.

Повезло?.. Черта с два. Пока ошалевшая от страха девчонка лихорадочно копалась в сумочке в поисках, надо полагать, газового баллончика, пока на песок вываливались шпильки, пудреницы, прокладки, наушники от плеера и уйма всякой чепухи, феодал, морщась, как от зубной боли, молча жевал кислые мысли. И первая из них была о Борьке: «В эту ловушку он точно попадется…»

А Борис вряд ли о чем-то думал. На его физиономии был написан восторг, и рот растянулся до ушей. Как у Буратино.

Звали ее Оксаной. Было ей неполных семнадцать, жила она в Ростове Великом и шла на дискотеку. Шла одна, потому что поссорилась с подружкой. Были у нее родители, работавшие в цехе по закатыванию в банки квасного сусла и мечтавшие дать дочке образование, был вредный младший брат Вовка и были поочередно несколько парней. В одного из них она даже была влюблена целую неделю, но он оказался гадом. В общем-то все они либо гады, либо дебилы, но когда вдруг выясняется, что и этот такой же, как все, то… ладно, замнем для ясности. Обидно, короче. Хотя и наплевать.