явно предосудительными в глазах властей и могли повлечь за собой более суровое наказание.

В беседе Пушкина с Пьяновым средн других тем речь зашла о своеволии яицких казаков в их отношениях с предводителем восстания. Переданные Пьяновым слова Пугачева «Улица моя тесна» выразительно увенчали собой пушкинскую характеристику положения предводителя восстания в ближайшем его окружении, среди яицких казаков — инициаторов и вожаков восстания. Пугачев, по словам Пушкина, «ничего не предпринимал без их (яицких казаков. — Р. О.) согласия; они же часто действовали без его ведома, а иногда и вопреки его воле. Они оказывали ему наружное почтение, при народе ходили за ним без шапок и били ему челом; но наедине обходились с ним как с товарищем, и вместе пьянствовали, сидя при нем в шапках и в одних рубахах, и распевая бурлацкие песни. Пугачев скучал их опекою. Улица моя тесна, говорил он Денису Пьянову, пируя на свадьбе младшего его сына» (IX, 27). Для данной характеристики Пушкин использовал и другие источники, в частности, показания корнета Федора Пустовалова из «Хроники» П. И. Рычкова (IX, 324), а в качестве иллюстраций привел рассказы о судьбе близких к Пугачеву людей, писаря Д. Н. Кальминского и майорши Е. Г. Харловой, казненных яицкими казаками (IX, 27–28).

Теперь нам известны и другие высказывания Пугачева относительно своевольства яицких казаков. Когда однажды, будучи со своим войском на правобережье Волги, Пугачев выразил атаману Л. А. Овчинникову недовольство по поводу самочинных расправ казаков над пленными, то атаман резко ответил ему: «Мы-де не хотим на свете жить, чтобы ты наших злодеев, кои нас раззоряли, с собою возил, ин-де мы тебе служить не будем». И Пугачев, выслушав эти дерзкие слова, вынужден был, по собственному его признанию, замолчать, ибо Овчинников был «первой человек во всей его толпе»{376}. В другом следственном показании Пугачев заявил, что яицкие казаки вообще держались при нем независимо и «делали што хотели»{377}. При этом имелись в виду лишь некоторые из лидеров яицкого казачества, выдвинувшие Пугачева на роль «императора Петра Федоровича» и стремившиеся использовать его в узкосословных казачьих интересах; они стесняли его действия и не давали возможности развернуть его богатые дарования, нанося существенный урон делу восстания{378}. Но к этому не были причастны ни рядовые казаки, люди подобные Михаилу Пьянову, ни такие видные вожаки движения, как И. Н. Зарубин — Чика, И. Я. Почиталин, тот же строптивый атаман А. А. Овчинников и многие другие, которые оставались верпы Пугачеву и шли с ним до конца.

Следует заметить, что слова Пугачева «Улица моя тесна», услышанные от Михаила Пьянова, Пушкин ввел в разговор Пугачева с прапорщиком Гриневым во время их поездки из Бердской слободы в Белогорскую крепость 1(в одиннадцатой главе «Капитанской дочки»). На вопрос Гринева: «А ты полагаешь идти на Москву?» самозванец несколько задумался и сказал вполголоса: «Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моею головою» [(VIII, 352).

Предание

о Василии Плотникове

В дорожной записной книжке Пушкина есть краткая заметка: «Вас. Плотников. Пуг[ачев] у него работником» (IX, 493), внесенная для памяти о предании, услышанном поэтом от кого-то из казаков-старожилов в Уральске. К тому времени поэт располагал всего лишь одним документальным свидетельством о Плотникове — приговором Сената от 10 января 1775 г. по делу Пугачева и его сподвижников, опубликованным в т. 20 «Полного собрания законов». Василий Плотников и ряд его товарищей (Денис Караваев, Григорий Закладнов и др.) как первоначальные сторонники Пугачева, которые, «условясь с ним о возмущении яицких казаков, делали первые разглашения в народ», осуждены были Сенатом к жесточайшему наказанию, их надлежало «высечь кнутом, поставить знаки и, вырвав ноздри, сослать на каторгу» (IX, 189–190). Этими крайне скупыми данными и исчерпывались все комментарии к пушкинской заметке о Плотникове в специальной литературе{379}.

Для установления истинности уральского предания о Плотникове нужно было изучить протоколы следственных показаний Пугачева и его ближайших сподвижников И. И. Зарубина — Чики, М. Г. Шпгаева, Т. Г. Мясникова, И. Я. Почиталина, Г. М. Закладнова, Д. К. Караваева, Я. Ф. Почиталина и самого В. Я. Плотникова. Ни один из них ничего не говорил о том, что Пугачев служил в работниках у Плотникова накануне восстания, летом и в начале осени 1773 г., когда Пугачев скрывался в степных прияицких хуторах. Убедительнее всего невероятность такой ситуации устанавливается при чтении следственных показаний Василия Яковлевича Плотникова.

Наиболее обстоятельные автобиографические показания Плотников дал на допросе 24 июня 1774 г. в Оренбургской секретной комиссии. Как сообщил Плотников, родился он в 1734 г.; 19-летним юнцом начал казачью службу, но, прослужив около шести лет, вышел в отставку из-за болезни ног. В восстании 1772 г. на Янке Плотников не участвовал, но как сторонник «мятежной» стороны казачьего войска не избежал репрессий, был осужден к выплате 15-рублевого денежного штрафа. Оп пытался уклониться от этого взыскания, не будучи в состоянии из-за крайней его бедности «заплатить толикого числа денег», но был арестован, закован в кандалы и содержался в заключении до тех пор, пока не внес в казну половину штрафной суммы.

В конце августа 1773 г. Плотников, встретившись с казаком Денисом Караваевым, узнал от него, что в Таловом умете появился неведомый человек (это был Пугачев), который выдает себя за «императора Петра Третьего» и готов вступиться за казаков Яицкого войска. После некоторых колебаний Плотников вошел в группу заговорщиков, действующих в Яицком городке в пользу новоявленного «государя Петра Федоровича». Они вербовали ему сторонников среди верных казаков, обсуждали план выступления, заготавливали знамена и оружие.

Вечером 15 сентября Плотников вместе с Иваном Почиталиным и Тимофеем Мясниковым выехали из Яицкого городка на речку Усиху (в 40 верстах от городка), где находился в то время Пугачев, и на другой день добрались до степного лагеря. Там и состоялось знакомство Плотникова с Пугачевым. В их беседе обсуждались возможности и перспективы казачьего выступления. «Што, чадо, говорят обо мне в городе, хочет ли войско меня принять?» — спросил Пугачев. «Говорят, ваше императорское величество, разно, — ответил Плотников, — иныя согласны, и говорят, што отказать вам нельзя». Взвесив эти слова, Пугачев раскрыл собеседнику свой замысел, учитывающий двоякое развитие событий в зависимости от той или иной позиции яицкого казачества: «Мне бы-де несколько надобно людей, ежели бы-де сот пяток, так и довольно. Я бы-де пришел с ними к Яицкому городку, и коли-де примут в город, так хорошо, а не примут, так и нужды нет: я бы мимо прошел. Мне-де нужно, штоб Яицкое войско проводило меня до Санкт-Петербурга». Вечером 16 сентября в лагерь Пугачева примчался на взмыленном коне казак Степан Кожевников,