То ли сытым был этот вампир, то ли очень злым, но кусать меня он не бросился, только гортанно взрыкнул и низко заворчал, поглубже вонзая когти в мои плечи. Прижал к себе спиной, как девку какую, хвост стиснул коленями – не отмахаться, и вбурился когтями. У меня кровь в ушах зашумела и слезы брызнули. И не вывернуться, зараза!

В первый миг моё тело не осознало, насколько невыносима боль от ядовитых когтей в разорванных плечах, а потом меня этой болью огрело от макушки до хвоста, как веслом. И понял, что ору во всю глотку.

И еще понял, что сейчас отключусь, потому что выносить такое невозможно. Вот прямо сейчас. Отрублюсь и повисну чешуйчатым чучелом в руках пыхтящего кровососа. И хоть ешь меня, хоть на части рви, хоть как хочешь пользуй. Угораздило ж так попасться!

Но если судьба окунает тебя мордой в грязь – ныряй поглубже: как знать, что найдется на дне?

Я извернулся, всхлипнув от боли, и впился зубами в руку вампира.

Как он взревел – любо-дорого, у меня аж в башке зазвенело. А может, не от рева зазвенело, а от его яда. И чем ясней я понимал, что отключаюсь, тем сильнее вгрызался в его руку.

Что вампирья кровь воняет болотной гнилью – это я понял с самого начала наших с Оркой похождений. А что она и на вкус как болотное дерьмо – это я только теперь узнал, хотя, конечно, я никогда не пробовал болотного дерьма, но что еще это может быть? Я держал вампира зубами крепко-крепко, хотя внутри все переворачивалось от мерзостного вкуса и вони, и в ушах шумело, и перед глазами плыло, и сжатый его коленями хвост уже начал отниматься, и отчего-то еще ноги похолодели.

Наверное, всё это произошло очень быстро, потому что только теперь я услышал, как орет и топает Орка, а потом увидел её мясистую тень. Я еще сильнее вцепился зубами в вампира и даже зарычал, кажется.

А потом ноги отнялись вслед за хвостом, в разорванных плечах что-то загорелось, и я наконец отрубился к древовой матери.

* * *

Я не помер. Так и не понял, обрадовался этому или нет.

В себя я пришел ненадолго, да и не то чтобы очнулся – как будто вынырнул из-под воды, чтобы воздуха перехватить. Паршиво было до ужаса, и я тут же пожалел, что не остался в беспамятстве. Да еще Орка над ухом скулила, как псина пнутая.

– Только не умирай, Хвостатый, не умирай, – все шептала и шептала она, и покачивалась туда-сюда, судя по шуршанию одежды, и держала меня за руку.

Как же тяжко, зараза. Даже глаз разлепить не могу. Ног не чую, хвоста тоже. А плечи чую, но лучше бы не. Горят, как в топке. От гнилой вампирьей крови бурлит и возмущается в животе. Язык огромный и шершавый. Пить хочется – помираю.

Или просто помираю. Крепко меня приложила эта скотина.

– У меня ведь никого нет, кроме тебя, – сказала Орка, и голос у неё был такой, словно что-то давит на горло.

Я бы фыркнул, если б сил достало. С чего она взяла, что я у неё есть? Чокнутая. То ли оттого чокнутая, что орчиха, то ли оттого, что женщина. И те свернутые, и другие.

Зачем она меня вытащила? Ненормальная. Только дольше буду мучиться. Добила бы лучше.

Вот зачем дух Древа послал мне в союзники эту орчиху? Помереть спокойно – и то не даст.

* * *

Долго я провалялся наполовину в беспамятстве. То нырял в глубины мрака и блуждал там среди горящей черной воды, то выныривал обратно, потому что меня звала Орка. Ну как звала – ныла без конца. Причитала и стенала. Не помирай, Хвостатый, не помирай.

Так достала своим скулежом, что я всерьез хотел сдохнуть, чтобы больше её не слышать. Но как сдохнуть – я не знал, потому продолжал болтаться между черным жаром и Оркиным нытьем. А потом понял, что ни покоя мне не дадут, ни помереть не позволят – и пришел в себя просто потому что ничего другого не оставалось.

Оказалось, отлеживался я в нашем подвале. Что Орке достало сноровки побороть того укушенного вампира – меня не удивило. Кровосос, небось, и когти не успел вытащить из моих плеч, так глубоко в них зарылся, скотина. Что Орка меня дотащила досюда – тоже нормально, она большая и сильная. Если меня что и удивляло в этом дурацком спасении, так лишь то, что она проявила способность действовать, а не прямо в логове упала на задницу и принялась причитать.

Поначалу я просто целыми днями валялся, дремал или плёл фигурки из длинных соломинок и лозинных веток, которые таскала Орка. А потом понемногу начал обращать внимание на её странное поведение. То есть, более странное, чем раньше.

Орка смотрела то испуганно, словно я мог её сожрать, то жалобно, будто я снова помираю. А ведь ни то, ни другое. Я чувствовал на себе её взгляды исподлобья, и всякий раз, когда поворачивался – она быстро отводила глаза. Я знал, что она следит за мной все время и как будто не хочет выпускать из виду.

Она боится, что я сбегу? Как, ползком? Или ей так уж невыносима мысль, что в охоте на вампирах приходится делать перерыв? Жалеет, что спасла меня и связала себе руки, прикидывает, как половчее пристукнуть, пока я не набрался сил? Что-то произошло, пока я валялся без памяти?

Чем больше я приходил в себя, тем больше меня напрягали эти взгляды, тем больше я задумывался. Но придумать ничего не мог, а спрашивать не торопился. Вряд ли она ответит.

А потом я постепенно начал понимать.

И снова пожалел, что не сдох.

* * *

– Почему меня разносит?

Она смотрит исподлобья.

– Я не знаю.

– Как это – не знаешь? Я скоро тебя перегоню вширь и ввысь! Ящеры такими не бывают! Я что, превращаюсь в долбаного орка?

Молчит, отводит глаза.

Непривычно быть таким высоким, подними руку – коснешься потолка. Ох, как я удивился, когда первый раз поднялся с постели и понял, каким большим стал!

– Почему я не похож на себя? Почему я всё время хочу жрать? Почему вся еда безвкусная?

Орку передергивает, она отводит глаза.

– А это? – я открываю рот пошире, чтобы она могла видеть мои зубы. – Что это такое? Я теперь змея, что ли?

– Орк-змея, – тихо бормочет она и вдруг начинает хохотать.

Я хочу залепить Орке пощечину, но боюсь, что выбью ей зубы или сверну шею. Очень уж сильным я стал за каких-то пол-луны. Не то чтобы меня волнует её шея, но Орка – моя единственная связь с миром вне подвала. Выходить отсюда я остерегаюсь, примут еще за не пойми какого монстра и забьют ухватами.

Да я и сам себя бы забил ухватом, до того мне жутко. Когда собственное тело Когда собственное тело перестаёт быть твоим, перерождается в огромный кусок непослушной и чуждой плоти – как с этим справляться? Чему можно верить, если даже себе нельзя? Что остается постоянного, за что ухватиться?

Швыряю в стену кувшин с водой. Силища во мне теперь такая, что кувшин разлетается вдребезги. Странно, что стена устояла.