У вас в руках простой серый карандаш с графитовым стержнем. Краски не нужны — в комиксе не будет цветов. И полутонов не будет, потому что карандаш не мягкий, а твердый, с маркировкой «6H». В вашем комиксе только два цвета: черный и белый. Во втором прямоугольнике нарисуйте лицо Ирки — девчонки, которая потеряла родителей из-за игры и теперь старательно играет в жизнь. Каждый ее поступок — ненастоящий. Она играет в любовь ко мне, она улыбается и переживает, она ненавидит и позволяет отрубить руку глупому мальчишке, но это всё не она, это та ее часть, бóльшая или меньшая, но созданная игрой; настоящая Ирка прячется где-то глубоко внутри. Подведите ей глаза карандашом, обозначьте штрихами темные круги под ними. Короткими черточками набросайте ресницы, заострите ушки — Иркины ушки похожи на эльфийские. Коснитесь пальцем нарисованной щеки и проведите с нажимом книзу прямоугольника. Грифель разотрется по бумаге — это невидимые Иркины слезы.

Вы знаете, почему мы когда-то перестали быть с Воликом лучшими друзьями? Всё очень просто. Я бросил писать и начал рисовать комиксы.

Третьего прямоугольника нам не хватит. Сотрите линию, разделяющую третий и четвертый прямоугольники, нарисуйте много серых, будто в тумане, лиц. Целое сборище лиц. Толпу. Представьте, как испуганы мы, невидимые на прямоугольнике. Представьте, что вы тоже там, вместе с нами, ощутите наш страх, теперь это ваш страх. Ужас. Паника. Прочувствуйте их каждой клеточкой своего тела. Взгляните на приближающуюся толпу. Толпа — сплоченный организм, готовый раздавить вас. Единственная причина, по которой люди не делают этого, то, что за вашу — да, да, за вашу! — голову назначена награда. «Вы» и «мы» уже неразличимы, вы рисуете комикс и одновременно находитесь в нем, ваша жизнь и жизнь ваших героев неотделимы друг от друга, вы — целое. В таких случаях крайне трудно, почти невозможно соблюсти художественную правду: ведь вы ни за что не позволите убить своих героев, вы отождествляете себя с ними. А убить себя нелегко, пусть даже вы и склонны к суициду.

Посмотрите на разграфленный лист бумаги, вам станет ясно, что нашлась еще одна причина, из-за которой мы и вы до сих пор живы: нас нет на прямоугольнике. Только толпа. Ворочается монолитной глыбищей. Наш страх дает ей силу, а наше бездействие — веру в собственную правоту. Попробуйте стать частью толпы, проникнуться ее настроением: злобной радостью, кровожадными мыслями, жгучим обывательским любопытством и осторожным, незаметным на общем фоне благоразумием иных людей. Отделитесь от толпы и от героев, гляньте на них со стороны, вы снова вы.

А мы — там, внизу. Вы же смотрите сверху, не так ли? Мы — забавные фигурки, лишь похожие на настоящих людей. Часть толпы.

Вы жалеете нас? Хотите спасти?

Отыщите в коробке зеленый карандаш и попытайтесь нарисовать листву. Или обозначить на лицах румянец — для этого потребуется розовый карандаш. У вас ничего не выйдет: грифель обязательно раскрошится. Вы перепортите все карандаши, один за другим; они будут ломаться, едва вы коснетесь бумаги — и остро очиненные, и тупые, и твердые, и мягкие.

Комикс останется черно-белым.

Дело даже не в том, что сейчас ночь, а не день. Совершенно в другом: в комиксах не бывает полутонов и оттенков.

Комикс символичен как абсолютное Добро, за которое борются, и абсолютное Зло, с которым сражаются его герои. Он гиперболичен и гипертрофирован, но он — отражение нашей жизни. Загляните в зеркало и вы увидите, как…

…черно-белые деревенские хватают меня и Ирку, вытаскивают из машины Волика, вяжут нам руки. Лица людей размыты. Всех, кроме Ирки и Волика. Так хочу я: эти люди дороги мне. И я понимаю: Ирка не просто играет, я вспоминаю — нас что-то связывает, что-то очень личное; понимаю, какой был сволочью, предав дружбу Волика.

Зажмите в пальцах простой карандаш и аккуратно поставьте точку в нижней части уха Волика: подростком, он раскаленным гвоздем пытался проколоть себе мочку, чтобы вдеть не сережку, как все, а хромированный болтик. Проведите короткую жирную линию возле виска Ирки — шрамик, его она заполучила в детстве. Ирка вырвала ладошку из маминой руки и побежала по дороге к лохматому пуделю, пудель с лаем носился вокруг дерева, на котором сидел рыжий котенок. Ирка хотела отогнать собаку и помочь котенку слезть, но споткнулась и неудачно, боком упала, содрав кожу на виске. Пуделя прогнала мама, а ничейного котенка они взяли домой.

В следующем прямоугольнике нарисуйте плакат. На плакате нет наших фотографий или портретов: только текст с описанием внешности и характерными приметами. Там есть Лютич и я, там есть Ирка. Там написано, что я — целитель, а Лютич с Иркой — чернокнижники, заклинатели духов. Там есть Иркин шрам у виска. Но ничего нет о сошедшем с ума Волике, однако разъяренные деревенские хватают и его: за компанию.

Быстрыми, отрывистыми движениями изобразите боль. Черно-серыми волнами она проходит по моему телу: меня бьют и бьют жестоко. Я шепчу самому себе: живи… черт тебя дери, Влад, живи! Назло им, назло всем. И, кажется, только это спасает меня, безвольно откинувшегося на кузов машины, к которой меня прислонили и, крепко держа за руки, избивают…

Переверните страницу, разлинуйте ее.

В углу первого квадрата начертите круг — это солнце, проведите внизу волнистую линию — это поле. По нему, слушаясь дудочки пастушка в нахлобученной на голову панаме, гуляют толстые, будто надутые овечки. Наметьте росчерком траву и простые луговые цветы — придумайте сами, что это за цветы: я не помню их названий, но они необыкновенно красивы. Добавьте к серому пятну солнца в свинцовом небе черные, готовые пролиться дождем облака. Если вам захочется устроить грозу, не забудьте нарисовать на краю поля лес, чтобы овечкам и мальчишке-пастуху было где укрыться от непогоды.

Вообще-то, эта картинка — ничто, просто способ отвлечься от побоев. Я помню, как в детстве мне сверлили зуб, было ужасно больно. Врач сказал: ну-ну, не бойся, малыш. Представь что-нибудь приятное — например, луг, весь заросший травой, а на лугу пастушонок пасет овечек.

Нарисуйте дантиста с бешено вращающимся, гудящим сверлом и — в зубоврачебном кресле — себя-маленького с широко раскрытым ртом, готового к жуткой боли. Теперь представьте овечек.

Полегчало?

Закрасьте очередной прямоугольник. Пусть он будет мертвенно-серым.

Нет-нет, сотрите линии! Полностью стереть не удалось, картинка размазалась? Ничего страшного. Рисуйте тонко-тонко, контуры должны быть еле видны. За пепельными, смазанными штрихами едва-едва угадывается лицо Ирки. Она плачет, и мне становится стыдно — я считал, будто она играет в любовь, не верил в ее чувства. Проведите рукой по нарисованному лицу девушки: видите, как она несчастна?

Отложите на время карандаш и возьмите ручку, чтоб нельзя было стереть; подумайте, прикоснитесь к бумаге, затушуйте контуры — это Иркина боль, не физическая, а душевная. Густо-синяя, как чернильная клякса.

Нарисуйте мирную деревеньку: в призрачном свете луны над домами вьются дымки, для удобной ходьбы повсюду разложены крупные, белеющие в темноте камни. Нарисуйте, как нас ведут к сараю, как горят факелы, озаряя светло-серые лица. Изобразите страх. Начертите отчаяние.