В ситуации «непрошедшего» (то есть актуального для нас) прошлого, которое оказывается еще и «обратимым», для жертв авторитарных режимов (понятие «жертвы» относится теперь не к странам, а к отдельным индивидам – реальным жертвам авторитарных репрессий и их близким, претерпевшим страдания из-за пыток или гибели своих близких) и их мучителей оказывается применение так называемого «правосудия переходного периода» (transitional justice)[240]. Это понятие (или даже концепция) возникли в в самом конце прошлого века прежде всего в странах Латинской Америки, переживающих переход от авторитарной к демократической формам правления. В ряде из них, например, в Чили сам авторитарный лидер, например, генерал Пиночет, соглашался на демократические выборы и, проиграв их, уходил в отставку, при этом подразумевалось, что под прошлыми годами репрессий подводится «жирная черта», никаких наказаний за переворот 1973 и последовавшие затем внесудебные расправы с противниками не последует. Аналогичными были по сути условия польского «круглого стола» 1989 года, когда генерал Войцех Ярузельский пошел на проведение демократических выборов в Польше[241].

Однако в 1998 году в Великобритании, где 82-летний сенатор Аугусто Пиночет был с визитом, имевшим как медицинские, так и деловые цели, он был арестован по ордеру испанского следователя Валтасара Гарсона[242], в связи с обвинениями в организации действий, приведших к гибели людей. Тогда Аугусто Пиночет не был выдан Испании и благополучно вернулся домой, однако в самой Чили этот эпизод дал старт началу судебного преследования и самого генерала и офицеров различного уровня, исполнявших приказы после переворота. В итоге бывший диктатор завершил свои дни дома, но под домашним арестом[243], а многие его бывшие соратники в результате судебных процессов получили реальные тюремные сроки. Среди них, кстати, по горькой иронии судьбы, оказался и генерал Мигель Краснов, сын казачьего атамана Семена Краснова, выданного Великобританией СССР в 1945 году и казненного вместе с другими казачьими атаманами[244]. Как известно, судебному преследованию под конец его жизни подвергался в Польше и генерал Войцех Ярузельский.

В 2009 году, в программе проходившего в столице Чили Сант-Яго конгресса Международной ассоциации политической науки, в рамках организованных исследовательским комитетом по правам человека панелей было несколько, посвященных именно реализации «правосудия переходного периода». На вопрос участника конгресса, автора этих строк, к одной из выступавших представителей Чили, не станет ли реализация принципов «правосудия переходного периода» препятствием для добровольного ухода от власти современных авторитарных лидеров, не приведут ли подобные судебные преследования к невозможности новых «круглых столов» по типу польского 1989 года, был получен ответ: «А мне нет дела до этих вопросов, я знаю лишь, что не смогу спать спокойно, пока люди, виновные в смерти моего племянника, будут оставаться на свободе».

Не обсуждая здесь правомерность подобного подхода, отметим, что за прошедшие годы нового века он во многих странах мира стал уже практической реальностью: «Помимо правосудия, осуществляемого демократическим государством, есть и промежуточная версия – так называемое правосудие переходного периода, которое является одновременно и мотором демократических трансформаций, и способом рассмотрения преступлений и правонарушений, совершенных при авторитарном режиме. Такое правосудие закрепляет политические изменения и защищает новые ценности демократического транзита»[245]. Подчеркнем, что наряду с наказанием виновных в нарушениях прав человека, концепция «правосудия переходного периода» подразумевает также определенные компенсации жертвам таких нарушений или их родственникам, а также создание музеев и других форм памяти, публичных обсуждений осуждаемых событий, то есть действия по информированию молодежи о сути событий, а также о неизбежности наступления ответственности за исполнение преступных приказов.

Концепция «правосудия переходного периода» является одним из ярких примеров нового, по сравнению с предыдущими годами, отношению к социальному времени. Как пишет в этой связи в своей статье «Право, память и забвение: регулирование коллективной памяти квазисудебными институтами» польский исследователь Адам Чарнота: «Индивиды и группы пытаются контролировать социальное время, что подтверждает связь времени и власти. Контроль будущего настолько труден, что может быть лишь вероятностью или одним из вариантов возможного. Так мы управляем прошлым как возможностью реконструкции социальных процессов прошлого. Между этими двумя элементами находится настоящее, где и происходят изменения. Место настоящего ассиметрически необходимо во временной цепи. Из настоящего мы размышляем об определенном прошлом и неопределенном будущем»[246].

Отметим здесь, что для нашей страны, по крайней мере во время Перестройки, был справедлив иной тезис: «мы живем в единственной в мире стране с непредсказуемым прошлым». Об этом же гласит и анекдот времен СССР, приведенный в виде эпиграфа к статье Игоря Торбакова: «Армянское радио спрашивают: «Можете ли вы предсказать будущее?» Ответ: «Конечно, без проблем. Мы точно знаем, как будет выглядеть будущее. У нас проблемы с прошлым: оно постоянно меняется»[247]. Хорошо известно и желание власть предержащих в России четко обозначить свое знание и прошлого и будущего, задолго до лидеров большевистской диктатуры. К самому ядру власть предержащих всегда относилось и руководство секретной полиции. Известны слова главы секретной полиции при Николае I Александра фон Бенкендорфа, сказанные в 1830 г.: «Прошедшее России было удивительно, ее настоящее – более чем великолепно, что же касается ее будущего – то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение».