Но недолго жили мы в тишине и спокойствии..Дней через восемь после описанного события Шестая умудрилась опять разругаться со своим хахалем.

А может, и не разругаться, не знаю уж точно, что у них там произошло, но только вечером, перед отходом ко сну, она осчастливила нашу комнату сообщением, что ей, Шестой, жизненно необходимо посетить казармы.

Мы молча пожали плечами:

"Посещай на здоровье, кто же тебя за подол держит?"

И тут Шестая уточнила свое сообщение.

Она, Шестая, идти хочет, но боится. И одна ни за что не пойдет. А идти ей надо. И если она, Шестая, не пойдет, то у нее, Шестой, будет истерика, а ей так не хочется причинять лишних неудобств своим сокамерницам, простите, подругам по комнате.

Предыдущих страданий Шестой еще никто не забыл.

— Я не пойду! — по слогам, чтобы все поняли, решительно сказала я.

Остальные так не считали.

— Двадцать Вторая, миленькая! — обрадованно взмолилась Шестая, чувствуя молчаливую поддержку остальных, которые быстро сообразили, кто железно должен идти. — Ну ты же лучше всех знаешь дорогу к казарме, и знаешь, как его там найти! Мое счастье зависит от тебя, ну пожалуйста, проводи меня, ты же такая хорошая!

У меня много чего было возразить на эту беспардонную лесть.

Я совсем не такая хорошая даже в глазах Шестой и к тому же совершенно не того пола, чтобы быть причиной ее счастья.

— Я не пойду! — повторила я. — А если пойду, то у меня потом будет истерика.

Не напугала. Моя истерика никого не волновала, куда уж мне до Шестой!

— Мы быстренько! — юлила Шестая. — Ты меня только доведи, а обратно он меня проводит… — добавила она нежным невинным голоском.

Было безнадежно ясно, что идти придется, потому что истерику Шестой никогда мне не простят.

Проклятый прошлый жребий, проклятая Шестая, проклятый пансионат!

— Одевайся, — мрачно процедила я. — Юбку заверни как можно выше и закрепи поясом.

Мы выбрались через окно и подошли к стене ограды.

— Ты лазить по стенам умеешь? — спросила я.

— Умею, — уверенно ответила Шестая. — У меня родители любят в горы ходить.

Не насторожилась я при этом ответе, а жаль. Надо было.

На стену Шестая полезла бодро, но довольно скоро оступилась и сорвалась. Пришлось страховать ее снизу. Когда мы все-таки добрались до верха ограды, усеянного штырями, я вспотела, словно ворованный мешок муки волокла.

На стене Шестая поделилась последними новостями:

— Ой, ты знаешь, я, оказывается, высоты боюсь. И вниз смотреть не могу. А еще в темноте ничего не вижу. Я не спущусь.

— Ты сошла с ума?

Мне стало даже весело. Это надо же момент выбрать для откровений, ни раньше, ни позже…

— Я не спущусь! — упрямо повторила Шестая. — Не могу.

У меня было страшное искушение спрыгнуть обратно во двор Корпуса, вернуться в комнату и лечь спать, оставив Шестую наверху. Пусть бы сидела до утра, может быть, проветрилась и поспокойнее бы стала. Не такой озабоченной.

Ну разумеется, я сползла в боярышник, поправила юбку и побрела по саду к казарме. Учитывая предыдущие события, идти по нему было страшно неприятно, но душу немного грел вид нахохленной Шестой верхом на ограде. Под луной она дивно смотрелась.

В казарме дежурил ее кавалер.

Ну что же, значит, Шестая знала, когда нужно идти.

— Добрый вечер! — вежливо поздоровалась я, игнорируя его изумление. — Там ваша красавица на стене застряла, идите снимайте, пока она молчит. Да захватите кого-нибудь в помощь, один вы не справитесь.

Диковато на меня поглядывая, охранник молча встал и пошел за подмогой.

Можете даже не гадать, кого он привел.

Видно, по мнению охраны Пряжки, у нас давно уже было все чики-брики.

— Здравствуй, радость! — расплылся до ушей Янтарный при виде меня.

— Не здравствуй! — отрезала я. — Ты меня не видел, и я тебя тоже.

— Показывайте, барышня, — сухо прервал обмен любезностями хахаль Шестой.

И что она в нем нашла?

Я повела охранников к ограде. Вообще-то они при желании и без меня бы прекрасно ее нашли. Такое украшение забора трудно пропустить. Но и мне сидеть в казарме не было никакого резона, что бы там Янтарный про себя ни воображал. Свою миссию я честно выполнила, Шестая встретилась с предметом своих чувств, обрела свое счастье, и я с чистой совестью могу отправляться в комнату баиньки.

Шестая сидела там же, где я ее оставила, и тихонько поскуливала. Грешно смеяться над убогими, но сдержаться было выше моих сил. Укрывшись за кустом, я нервно хихикала в рукав, пока мужчины извлекали Шестую из штырей.

Наконец ее все-таки стянули со стены. Обрадованная Шестая с облегчением лишилась чувств, и охранник попер свое сокровище на руках в казарму.

— Не уходи, Двадцать Вторая! — протянул Янтарный.

— Не вижу причин оставаться, — холодно сказала я, поворачиваясь к нему спиной и ставя ногу в первое углубление ограды.

Янтарный галантно поддержал меня, чтобы удобнее было поставить вторую ногу в следующую выбоину, и небрежно сказал:

— А я хотел показать тебе, как правильно стрелять из арбалета…

Я остановилась. Потом стала спускаться.

— Здесь?

— Здесь. Ночь светлая, для первого урока подойдет.

— Ладно, — сумрачно сказала я. — Давай показывай.

— Пошли.

Мы вернулись к казарме, Янтарный вынес оттуда арбалет и стрелы и повел меня на самую широкую дорожку сада.

— Вот здесь давай и попробуем. Держи. Я взяла арбалет.

— Смотри, этой рукой держишь вот так, а палец этой руки на спусковом крючке. Ноги расставь, арбалет подними, чтобы глаз и стрела были на одной линии, — командовал он. — Теперь нажимай.

— Он без стрелы… — удивилась я.

— Нажимай! Рано тебе еще со стрелой. Я нажала. Свистнула пустая тетива.

— Теперь опусти.

Я опустила. Янтарный взял арбалет и снова взвел крючок.

— Опять подними в боевое положение. Я подняла.

— Руку поправь. Так будешь держать — сама себя поранишь. Теперь правильно. Стреляй!

Я снова послушно нажала спусковой крючок. И так несколько раз, пока Янтарный не смилостивился и не выдал мне первую стрелу.

— Целься вон в тот куст! — показал он.

— Так он же большой?

— Для тебя, остроглазая, в самый раз.