– Научные работники.

Мила достала телефон и посмотрела на часы – пора возвращаться, она приучила Костю к тому, что его всегда ждет вкусная и горячая еда.

Нужно было немедленно сказать полковнику, чтобы тот больше никогда не приезжал, но – не сказала. Более того, к собственному ужасу, Мила вдруг поняла, что ей до смерти хочется, чтобы Роман обнял ее на безлюдной дорожке.

Не обнял, конечно. Не посмел.

* * *

Константину Олеговичу было трудно привыкнуть к тому, что Тамары больше нет. Раньше он часто, почти каждый день, заходил к ней в кабинет – просто так, перекинуться парой слов. И она к нему заходила. Собственно, если не считать Милу, Тамара была единственным человеком, с которым Костя разговаривал не о работе.

Дома Тишинский о Тамаре не вспоминал, а на работе думал почти постоянно. Ему стыдно было в этом признаться, но ее смерть принесла ему… чувство свободы. Он как будто только сейчас получил право жить, не думая о прошлом, и быть счастливым. За прошлые годы Константин так устал от своей вины перед Тамарой, что сейчас словно открывал жизнь заново.

Ему хотелось навсегда забыть о том страшном, что их связывало. Забыть о Тамаре, об Инне и о самом себе – том, давнем, для которого Инна была единственным центром Вселенной.

Сейчас трудно поверить, но ведь сначала Инна ему не понравилась. Когда девушка только пришла в институт, Константин Олегович уже считался одним из ведущих специалистов, хотя никакой руководящей должности тогда еще не занимал. Он и не обратил бы внимания на молодую девчонку, весело смеявшуюся с такими же молодыми инженерами, если бы ту не ввели в его группу. Инженером Инна была никаким, работать откровенно не хотела, сразу же стала звать его Костиком, чего он терпеть не мог, и Тишинский не знал, как от нее отделаться, – пока не понял, что не может без нее жить. И до сих пор не понимал, как выжил после ее гибели.

Константин Олегович оторвался от компьютера, вышел в маленькую комнатку-кухню, примыкавшую к кабинету, и включил чайник. Постоял, глядя в окно на зеленеющие кусты, и неожиданно вспомнил, как Мила сегодня тоже смотрела в окно, сузив глаза, и от этого показалась ему поразительно похожей на Инну.

В первый раз он заметил, как у Инны сузились глаза, когда девушка была для него еще никем. Время шло к обеденному перерыву – тогда, много лет назад, никому и в голову не могло пойти обедать в какое-то другое время, помимо строго для принятия пищи отведенного. В комнату, которую занимала его группа, влетела Тамара, высокая, гибкая, голубоглазая. Влетела, увидела его и обрадовалась. И Костя обрадовался, потому что не видел ее целую неделю: Тамара болела, а у него скопилось много работы, и невозможно было выбраться навестить ее. Никаких слов между ними еще сказано не было, но и так было ясно, что им хорошо вместе, что они отлично друг друга понимают и что слова – отнюдь не главное. (Потом он долго благодарил судьбу за то, что ничего так и не было сказано, от этого его предательство становилось вроде бы и не предательством вовсе.)

Тамара весело огляделась, затормошила его, но Константин был занят, и ей пришлось подождать несколько минут. Тогда она и увидела новенькую, принялась с ней знакомиться. Костя бросил на них взгляд, и рядом с сияющей Тамарой Инна показалась ему почти невзрачной. Но вдруг заметил, как у девушки странно сузились глаза, и подумал о навязанном ему молодом инженере: «А ты ведь стерва…»

Тогда он еще мог трезво смотреть на Инну. Еще мог видеть в ней злую, капризную, завистливую девчонку, совершенно не выносящую чужого счастья и чужого успеха. Однако совсем скоро Инна стала казаться ему самой лучшей, самой прекрасной на свете. Только один раз он не то чтобы усомнился в этом – просто постарался поскорее выбросить из памяти неприятный случай.

Тамара шла по коридору ему навстречу, и ему вспомнилось, что давно ее не видел. Отметил, что подруга сильно похудела и вообще как-то изменилась, и подошел к ней, испытывая стыд и жалость. И тут не понятно откуда появилась Инна. Засмеялась и взяла его за руку. Ему не понравилось, что девушка взяла его за руку в институтском коридоре, где были посторонние люди, но Костя стерпел. Инна что-то сказала, он что-то ответил. И не сразу заметил, что та щурится от удовольствия, как кошка. А когда обернулся, Тамара быстро удалялась от них, почти бежала. Константин выдернул руку, постоял, как дурак, не зная, что делать, опять обернулся к Инне – и тут же забыл о Тамаре. Тогда в присутствии Инны он забывал обо всем на свете.

Чайник щелкнул, сообщая, что вода вскипела. Тишинский залил кипятком пакетик чая, бросил в чашку два кусочка сахара и задумчиво помешал темнеющий на глазах напиток.

А ведь Мила была какой-то необычной в последние дни… Что-то с ней происходит…

* * *

Ехать к родителям не хотелось настолько, что даже радость от долгожданного предложения оказалась какой-то неполной. Не оглушающей. И работать совсем не хотелось, что со Светой случалось крайне редко. Пожалуй, даже никогда.

Она лениво просмотрела почту, так же лениво злясь на бесконечный спам, и только на одном письме, предлагающем за копейки восхитительные игрушки из Европы, задержала взгляд. С экрана на нее смотрел грустный пушистый заяц с умными глазками-бусинками. Почти такого же зайца ей подарил отчим, когда маленькая Света впервые его увидела.

– Доченька, – улыбнулась мама, раздеваясь в тесной прихожей бабушки Клавы, – познакомься, это твой папа.

Незнакомый дядька смотрел на Свету приветливо, но она все равно немного испугалась, не зная, что ему сказать. Ей не хотелось никакого папы. А мужчина потрепал ее по голове и вручил зайца, большого и пушистого. (Светлана потом долго спала с этим зайцем, пока игрушка совсем не вытерлась. Тогда мама ее выбросила.) А вскоре мама забрала дочь к себе.

Дядя-папа, натыкаясь на девочку в комнатах или в коридоре, гладил ее по голове, и на лице его каждый раз появлялось выражение удивления, словно мужчина вспоминал, кто она такая и откуда взялась в их небольшой квартире.

После рождения Глеба отец еще какое-то время трепал Светочкины волосы, а затем перестал. Потому что для него перестали существовать все, кроме Глеба. И кроме жены – ведь та была матерью его сына и была ему, сыну, нужна.

Больше отец не дарил Свете ничего и никогда. В день рождения родители приходили к ней в комнату, мама вручала подарок – наспех купленную книгу или что-нибудь из одежды, целовала дочку в лоб и говорила, что они с папой ее поздравляют. Отец улыбался, желал ей успехов и тут же напоминал матери, что Глеба пора будить, или кормить… или собирать в школу. Света была для него человеком второго сорта, и он даже не пытался это скрыть.

Настоящий праздник – с тортом, свечами, пирогами и плюшками – ей устраивала тетка в ближайшую после дня рождения субботу. И вообще по субботам, после занятий, Света всегда уезжала к Нине и бабушке Клаве, а к родителям возвращалась в воскресенье вечером. Потом целую неделю тосковала до следующей субботы.

Все необходимое: учебники, тетради, одежду – Свете покупала Нина. Тетя приезжала поздно вечером, когда Глеб был уже в постели, закрывалась со Светой в ее комнате, обнимала и рассказывала о себе (Нина работала в конструкторском бюро), расспрашивала про учебу племянницы, проверяла ее дневник.