Вошел все тот же стрелец.

– Подымешь воровскую женку, служивый? – спросил у него воевода. – Али кого в помощь дать? Идти она не может…

– Подыму, отчего ж не поднять? – согласился стрелец. – Она нынче легкая. На воде да на хлебе черством не забалуешь…

Он подошел к Марине, легко, как ребенка, подхватил ее на руки. Узница закрыла глаза – она снова куда-то проваливалась, не то в смерть, не то в сон…

– Ишь ты, болезная… – тихо сказал стрелец, когда нес ее по узкой, полутемной каменной лестнице. – Исхудала совсем… Видно, в мир иной собралась…

– Собралась… – прошептала Марина.

– Ты на небеса-то не торопись, Господь сам призвать успеет! Ты живи покамест…

– Разве это жизнь, воин?

– Ежели дышишь, значит – жизнь!

Стрелец опустил ее на убогую постель, прикрыл жалкими тряпками, заменявшими узнице одеяло. Потом порылся в карманах, достал что-то, обтер рукавом, положил на ладонь Марине. Это был кусок белого хлеба. Небольшой, но еще мягкий, не черствый.

– На, поешь, болезная…

– Спасибо, воин… – одними губами, почти без голоса, прошептала Марина. – Как зовут тебя?

– Прохором, сыном Игнатьевым, кличут. Прощевай покамест…

Стрелец вышел. Грубо стукнула тяжелая дверь. Марина опять закрыла глаза и ушла в свои грезы и воспоминания, давно заменившие ей реальность. Теперь она была в Варшаве, у короля Сигизмунда, перед самым отъездом в Москву…

12 ноября 1606 года в славном шляхетном городе Кракове король Речи Посполитой Сигизмунд сам подвел ее за руку к великому царскому послу, тучному, неловкому, обливавшемуся потом в тяжелых дорогих одеждах нелепого кроя, московиту Афанасию Власьеву. Посол приехал в Краков от самого Димитрия Ивановича Московского с многочисленной свитой и польской охраной. В богатом и блестящем, словно шляхетский дворец, доме ксендза Фирлея, свойственника Мнишеков, перед церемонией обручения, дьяк Власьев долго и витиевато рассказывал Сигизмунду, духовенству и шляхте о воцарении Иоаннова сына и о том, что царь Димитрий Иванович хочет теперь вместе с ляхами, то есть со славными рыцарями Речи Посполитой, низвергнуть державу Оттоманскую, завоевать Грецию, Иерусалим, Вифлеем и Вифанию.

Марина была роскошно убрана – в белую одежду, унизанную драгоценными камнями. Корона сияла на ее шестнадцатилетней головке, убранной жемчугом. Она всегда так любила жемчуг, хотя другие говорили, что носить жемчужные украшения не к добру, к слезам. Но сейчас панна Мнишек не желала думать о несчастьях. Свершилась детская мечта – она теперь прекраснее, чем сама королева Бона! Марина сидела подле Сигизмунда, рядом с королевичем Владиславом и сестрой короля – шведской королевной Анной, как равная с равными, а не как простая шляхтянка!

В речах московита Власьева она узнавала Димитра – его стиль, его жаркое, горячее дыхание. Ах, ему, как и ей, всего мало! Едва воцарившись, едва отвоевав отцовский трон, он хочет идти вместе с поляками в поход на турок и вернуть всем христианам Святую землю. Совсем недавно стал царем, а теперь велит именовать себя императором! Только вот Сигизмунд упрямо называет Димитра «великим князем Московским». Как бы Димитр не повздорил с Его Величеством Сигизмундом из-за спорного вопроса титулования.

– У вашего государя, бесспорно, благородные и высокие цели! – скептически заметил польский король. – Но есть и иная цель у Речи Посполитой и Московии – Крым! Не из этой ли земли, по приказу татарского хана, совершаются набеги на славянские государства?

– Дерзну ли я, холоп государев, обсуждать слова Его царского Величества? – изумленно переспросил Власьев. – Я привез царскую грамоту и дары государя Димитрия Иоанновича. Более я ничего не знаю.

– Крым находится под рукой татарского хана, а хан – вассал Оттоманской Порты, – заметил литовский канцлер Лев Сапега. – Стало быть, в этом вопросе наши намерения сходятся…

– Покажите дары, пан посланник… – довольно сказал король.

– Его царское Величество приказал внести дары после совершения священного обряда обручения, на коем я буду представлять его персону.

– Извольте, пан посланник, невеста готова…

Сигизмунд подвел Марину к Власьеву и от имени отца невесты сказал, что пан Ежи Мнишек благословляет дочь на брак и царство. Пан Ежи, стоявший рядом, важно кивнул. Мнишека просто распирало от гордыни – он, казалось, стал вдвое толще и осанистее, а усы закрутил так, что они вились, как локоны у панночки! Невеста едва заметно усмехнулась – ее забавлял непомерный гонор отца. Как бы беды не вышло – ведь говорят же, что Господь низводит с престолов гордых и возвышает смиренных…

Канцлер Сапега произнес длинную, цветистую речь, закрученную и заверченную не менее причудливо, чем усы у пана Ежи. Вслед за Сапегой говорили пан Ленчицкий, папский нунций Клавдий Рангони и кардинал, епископ Краковский Бернард Мацеевский, двоюродный брат пана Ежи Мнишека. Посол-московит заметно заскучал: он недостаточно хорошо понимал по-польски, чтобы следить за искусными завитками шляхетных речей, за всеми этими пышными выражениями и ювелирно вкрапленными в речь латинскими цитатами. Но Власьеву велели слушать – и он слушал, только зевал то и дело, поминутно прикрывая рот длинным рукавом.

Но Марина знала – если ее соотечественники начали говорить, то их не остановишь. Они на все лады восхваляли достоинства, воспитание и знатный род панны Мнишковой, вольной шляхтянки вольного государства, честность царя Димитра в исполнении данного им ясновельможной панне обета, счастье Московии иметь наконец законного венценосца вместо похитителя престола, злодея Годунова, и, наконец, дружбу Его Величества Сигизмунда и русского государя…

– А русский государь, – внушительно повторил кардинал, епископ Краковский, – не будет примером неблагодарности, зная, чем обязан королю и Королевству Польскому.

Последние слова заставили московита скривиться так, словно он надкусил кислое яблоко. «Ишь ты, наш православный надежа-государь, а подлым ляхам всем обязан! И ляшку некрещеную в жены берет…» – недовольно подумал Власьев, но вслух ничего не сказал – уж очень боялся гнева государева.

А между тем нужно было идти с невестой государя к алтарю и меняться перстнями. Никогда, даже в самом страшном, черном сне Власьев не мог себе представить, что будет стоять посреди поганых латинян-язычников, рядом с царской невестой – и не из благородного боярского роду, как полагалось московским царицам, а из ляшской богопротивной семьи! В Москве новый царь, надежа Димитрий Иоаннович, долго растолковывал ему, что такое обручение по доверенности, но Власьев никак не мог взять в толк, кто здесь и кому что доверяет.

Разве ж это можно, стоять рядом с государевой невестой заместо царя-батюшки? И еще к ручке Ее Высочества прикасаться, кольцо ей на пальчик надевать? Ведомое ли дело – священной царской особы государеву холопу коснуться? Государь говорил, что в заморских странах такое делается, когда жених с невестой в разных местах проживают, но то у них, у еретиков поганых, у латинов с лютерами, а не у нас, православных христиан! Тьфу, пропасть!