— Милочка-Ванечка-дорогая, у меня прекрасная память, но лучше напомнить, чтобы я ничего не напутала.

— Дело в том, что у Антона некий промежуток жизни выпал из памяти.

— Ой-ой-ой! Такой симпатичный молодой человек — и такая неприятность! А что врачи говорят?

— Антон обращался несколько раз к психотерапевтам, но безрезультатно. Пробелы в памяти не восполнились. Предполагают, что это результат психической травмы или контузии. А если учесть, что его нашли раненым в Афганистане, потерявшим память…

— Не продолжай, милочка, Я попробую сама разобраться.

Старуха пристально посмотрела на Антона, который молча сидел за столом, слушая разговор женщин о себе и не понимая, для чего устроили этот балаган.

— Ерунду говорят ваши доктора. У него «замок» на памяти, а то, что контузия и сильные психические потрясения были — правда. Надо избавиться от «замка», и тогда память вернется.

— Вы это сможете сделать, Лариса Сигизмундовна?

— Попытаюсь… Молодой человек, встаньте, подойдите к окну. Что вы там видите?

— Вижу, что весна наступила. Травка зеленеет, солнышко блестит. — Антон улыбнулся.

— Когда у вас произошел провал в памяти?

— Летом. Я сидел в ленкомнате и рисовал стенгазету к приезду большого начальства.

— Вы не смотрели тогда в окно?

— Нет, впрочем, не помню.

— А вы посмотрите сейчас Что там увидели?

— Каменный двор, плац, стены, по углам вышки… Вот черт! Это же дисбат!

* * *

Дверь открылась, и в ленкомнату словно вкатился полненький, колобкообразный замполит, обмахивая себя фуражкой и вытирая платком пот, обильно стекавший по лицу.

— Ч-черт! — воскликнул Антон, случайно поставив кляксу тушью, — он писал плакатным пером.

— Чего чертыхаешься? Как идут дела, что с газетой?

— Медленно, но уверенно, товарищ майор. К сроку поспею, если отвлекаться не буду.

— А отвлечься придется, — сказал маленький человечек с погонами майора, неожиданно вынырнувший из-за широкой спины замполита. — Мне надо будет с тобой побеседовать. Один на один, — добавил он, взглянув на замполита.

— У меня есть неотложные дела, так что я вернусь через час, — недовольно произнес замполит.

— Через полчаса, — поправил его майор.

— Ах да, запамятовал — через полчаса. Но смотри, Барановский, — газета сегодня должна быть сделана!

— И Кудыкина с собой захвати, — бросил майор.

Замполит выскочил из комнаты, громко хлопнув дверью и зло чертыхнувшись в коридоре, но так, чтобы было слышно и в комнате.

— Сказать тебе, откуда я? — спросил маленький майор с холодными серыми глазами.

— Догадываюсь. Из Комитета госбезопасности.

— Может, знаешь, зачем я здесь?

— Или срок убавить, или срок прибавить. Третьего не дано. Первое предпочтительнее, товарищ майор.

— Убавлять-прибавлять сроки — это не моя компетенция. А вот избавить от срока смогу. Например, освободить тебя от дисбата вчистую — ведь зачем тебе это пятно на биографии в начале молодой жизни? Только пойдешь дослуживать не в свою часть, а отправишься в Афганистан.

— Это почему?

— Я так решил.

— А по-другому вы можете решить?

— Могу, но не буду. Выбирай: «отпахать» два года в дисбате — а это твоя первая судимость, и в институт не попадешь, первый отдел не пропустит, а ты, я вижу, парень грамотный — или Афган, полгода «учебки» и год там, всего полтора. Возвращаешься героем, льготы при поступлении в институт, как у ветерана войны, девчонки писают от восторга, ребята ходят за тобой табунами и смотрят в рот.

Антон до этого никак не задумывался о возможности служить в Афганистане. Слышал, что там очень тяжело: жара, пыль, душманы, смерть. Но в молодости слово «смерть» воспринимается совсем по-другому, не так, как с возрастом. Кажется, молодость сама по себе амулет, который делает тебя неподвластным смерти. Героическая романтика — побывать в далеком краю, увидеть чужую жизнь, испытать себя в экстремальной ситуации, уйти от идиотизма плаца в дисбате. Эти мысли приятно взбудоражили кровь, гася робкие возражения разума, подкрепленные скудной информацией о войне «там»: тысячи убитых, раненых, инвалидов — и во имя чего?

Но когда тебе нет и девятнадцати и ты полон сил, энергии, желания жить дальше и не веришь, что маленький кусочек свинца в одно мгновение может тебя лишить всего этого, не знаешь, что страшнее смерти полная инвалидность, своего рода тюрьма, только бессрочная, где надо уметь начать жить сначала, — что можешь ответить на такое предложение?

Только «да». И в этом «да» присутствует «нет» бессмысленной муштровке, бесправию, унижению в дисбате.

— Вот это мужской разговор! — обрадовался майор. — Ты парень крепкий, по тебе спецназ плачет. Вот эту формочку заполнишь и со мной отсюда уйдешь.

— Что, даже газету не дорисую?

— Некогда будет. Садись, заполняй. И эту расписку подпиши о неразглашении тайны.

— Зачем все это?

— Так надо — это твой путь к свободе. Только внимательно прочитай и поверь мне — это не формальность. Теперь в серьезные игры играть будешь. Настоящие, мужские. Итого: мы с тобой управились за десять минут. А сейчас десять минут можем поговорить на вольные темы.

Когда в комнату вошел замполит с Кудыкиным, занозистым парнем, даже в дисбате пытавшимся захватить лидерство, за что уже один срок отсидел в карцере, майор слушал сбивчивый рассказ Антона о происшедшем той ночью в части.

— Я привык к тому, что в двери стучат, — недовольно сказал майор.

— А я уже забыл об этих условностях, — отозвался замполит.

— Никогда не поздно о них вспомнить. Выйдите и постучите.

— Я? Да никогда в жизни!

— Можно и так, но в таком случае думаю, что вы для своей должности недостаточно компетентны. А ваша жена и обе дочери будут не особенно довольны вашим новым назначением.

— Не бери на понт!

— Жаль, что телефона здесь нет, — не могу с твоим начальником связаться!

— Зато я могу! — грозно сказал замполит и вышел за дверь.

— Ситуацию я понял, — произнес майор, обратившись к Антону. — Ты за дверью подожди, пока с твоим товарищем потолкую.

— Тамбовский волк ему товарищ, а не я! — зло бросил Кудыкин.

Минут через пятнадцать в коридоре показался замполит, бледный как мел, подошел к двери в ленкомнату, возле которой топтался Антон, и робко постучал. Не дождавшись ответа, снова постучал.

Лишь на третий раз ему разрешили войти.

Тяжелая деревянная дверь почти не пропускала голосов, и Антон сделал вывод, что там все проходит мирно, но когда появился замполит, у него был такой вид, будто его «песочили» на протяжении нескольких часов: багровый, потный, словно из сауны, где парился в одежде, с заметно трясущимися руками, с расширенными от ужаса глазами, в целом он напоминал холодец на колышущемся столе. Он буркнул Антону: