будет по пояс. Ветер колышет высокую желтую траву. Дальше путь идет по сплошным завалам, высотою до десяти метров и протяженностью метров на сто. Идем долго и внезапно натыкаемся на следы. Их много, они могут принадлежать только нашим. Идем по ним и выходим на речку Рочгону, пересекаем ее и попадаем в бор. Здесь тихо. Под ногами пышным ковром стелется зеленый мох. Почти из-под самых ног выпархивают дымчатые птички и садятся тут же вблизи. Дятлы — их много, десятки — шустро перебегают по коре дерева, долбят, перелетают на другие деревья. Каляда несет мой чемодан, я тащу рюкзак. Идти тяжело, жарко. Хочется отдохнуть, но надо шагать, иначе придется заночевать в тайге, тем более, где находится лагерь, не знаешь. Пока мы пробираемся сквозь чащу да выходим на Амгунь, начинает смеркаться. Какое дивное зрелище предстает перед нами. Прямо против меня гряда снеговых вершин. По левую сторону небо окрашено в темно-розовый цвет, постепенно переходящий в синий, по правую сторону вершин светло-желтое, сливающееся в высоте с синим и темно-розовым.

Берег обрывист, но вдоль него тянутся забереги, довольно прочные — выдерживают, и мы идем по ним. Лед хрустит, потрескивает, да что нам, — только бы пройти и успеть поставить ногу на шаг вперед. На одном из таких мест я поскользнулся, упал, и тело медленно поползло вниз, к воде. Глубина там была хоть и не велика, да не в ней дело — мокнуть ни к чему. Я раскинул руки, думая так притормозить скольжение, но где там. Уже оставалось каких-нибудь полметра до воды, когда лед не выдержал груза, треснул и осел. Я уцепился за трещину и осторожно подтащился наверх.

Следы то исчезали, то появлялись вновь и наконец вывели к протоке. При нашем появлении с берега, медленно махая крыльями, взлетел громадной величины орлан белохвостый и сразу же скрылся за кривуном.

Наступала темнота. Я начал кричать, но никто не отозвался, кроме лесного эха. Прошел вперед, крикнул. Ответ прозвучал вблизи. «Эгей!» — это был Машин голос.

— Маша! — закричал я еще громче. И вскоре вышел к палаткам. Горели костры. Ник. Александрович был тут же. Но, как выяснилось, место стоянки перепутали, она намечалась у мыса. Бат, уехавший накануне, не пошел дальше из-за шуги, и Ник. Александрович, напрасно ждавший его в условленном месте, пришел сюда в поиске. Таким образом, не сговариваясь, все собрались, к всеобщей радости, в одно место.

Палатка — не зимовка, сколько ни топи печь, холодно. Ну да ничего, накрылись шубами, телогрейками, одеялами. Спали.

1 ноября. Вчера ушел бат в Баджал, а сегодня вернулся и привез Пешку Шалдина, человека не из особенно приятных. В цыганских шароварах, размашистый до дерзости. Последние дни он был болен, говорил — аппендицит. Еременко забрал у меня Баландюка и взамен его дал Пешку.

— Но ведь ты болен? — сказал я ему.

— Был бы жив, а что болен — поправлюсь.

— Работать сможешь?

— Что полегче, смогу.

— Ну что ж, оставайся.

— По мне как хошь, я кругом дома.

Ник. Александрович вышел из палатки и отдал распоряжение об отправке бата дальше.

— Мы не поедем! — заявили в голос Мельников и Одегов. — Рулевой плохой.

Рулевой Мишка рулил неплохо, просто ребята за-волынили.

— Я приказываю ехать! Ясно? Собирайтесь сию же секунду и без всяких бунтов!

— Пусть рулит Пешка!

— Я знаю, кого назначать, и не суй нос не в свое дело!

— Я буду рулить! — внезапно вызвался Пешка.

— Ты? Но ты болен!

— Не твое дело. Не твоя забота.

— Ты не тычь, а отвечай вежливо! — вскричал Ник. Александрович.

— Ну «вы». Давайте продукты.

Мямеченков отвесил ему шестьсот граммов муки.

— Что это? Нищим дают больше. Триста на день. Будь они прокляты! — И он швырнул кулек на землю. Мука рассыпалась.

— Что ты сделал! — с дрожью в голосе вскричал Ник. Александрович.

— Ничего, не твоя забота!

— Не груби, не груби, слышишь?

— Ладно, — с угрозой сказал Пешка, — ты, видно, закона тайги не знаешь…

Кое-как бат отправили.

— Хороших работничков оставил нам Еременко. Пусть сам с ними и работает, а мне не надо. Сережа, ты с двумя рабочими справишься?

— Трудновато будет, ну да ничего.

«Эгей-ей-ей!» — донесся до нас крик Маши.

Она еще рано утром ушла за своей палаткой на Баджал, взяв двоих рабочих — Каляду и Шатыя. Крик донесся с того берега.

— Бат дайте!

— Нет его! — крикнул Всеволод и рукой показал вверх по Амгуни. Маша что-то сказала рабочим и пошла вдоль берега. Неподалеку от нашего лагеря через всю Амгунь проходил перекат, глубина его достигала не выше колен, но течение было быстрое. И Маша, отчаянная головушка, решила перейти Амгунь в этом месте вброд. Смело вошла в воду и, балансируя руками, двинулась. Ширина Амгуни в этом месте была около ста метров. За Машей пошел Каляда. Он долго стоял в нерешительности, но, увидав, что Маша достигла уже середины, опираясь на палки, тоже тронулся в путь. Маша уже миновала середину, но теперь течение еще сильнее. Она идет и падает. Поднимается и падает. У нее вырывается крик, — я неотрывно слежу за ней, — поднялась, и идет выше за перекат, и там достигает берега. Смотрит назад, наблюдает за борющимся с течением Калядой и… идет к нему навстречу, берет часть вещей и выходит на берег.

— Только Маша способна делать такие вещи, — говорит Всеволод.

«Да, Маша, только Маша», — думаю я. А она уже идет к нам.

— Ха-ха-ха, — смеется она. — Ух и здорово! Но ведь не оставаться же на том берегу, верно?

— Верно, верно, Маша, только иди скорей переодеваться, — говорит тоном отеческой заботы Ник. Александрович.

— Я-то переоденусь, а как вот ребята…

Собираем, кто штаны, кто рубаху, кто телогрейку, и отдаем им.

2 ноября. — Бат идет!

Одиннадцатый час дня. Ветрено. Амгунь морщится, и кажется, вот-вот чихнет.