Однажды, когда Мила в очередной раз пригласила Зою на «клевую вечеринку», та из вежливости сделала ход конем: «У меня сегодня встреча с друзьями, хочешь, идем со мной?»

Мила согласилась, и вечером они поужинали вместе с Павлом и Мишей в ресторане. Потом гуляли по городу, катались на пароходике.

Все бы ничего, но у Зои остался какой-то неприятный осадок, ей показалось, что на Павла красота Милы произвела большее впечатление, чем следовало. С него даже слетела ипохондрия, весь вечер он был исключительно любезен и весел, отчего Зоя невольно погрустнела. Странная все-таки штука — любовь…

Ну ладно — на следующий день Зоя постаралась забыть об этом вечере и изжить ревность (оно и правильно — нехорошее чувство, разрушает!), но история имела неожиданное продолжение.

Зоя вдруг стала замечать, что Павел внезапно стал чем-то сильно занят. Один вечер — занят, второй — занят, после третьего, проведенного в обществе Миши, Зоя сочла возможным поинтересоваться, а чем, собственно, занят Павлик. В ответ — ледяное молчание. Но вскоре все выяснилось само собой.

Соседи же по лестничной клетке, что очень мешает сохранять конспирацию.

Как-то не вполне добрым утром Зоя вышла из квартиры — и столкнулась нос к носу с Милой.

— А ты что же здесь, Мила?

У той был такой смущенный взгляд, что, в общем-то, стало понятно, что она здесь…

Зоя благородно дала Миле уйти без склок и выяснения отношений, однако тут же постучала в дверь Дубровских. Отодвинула сонную Наину, открывшую ей, и промчалась прямиком в комнату к Павлику.

А он, неверный, спал, безмятежно и сладко. И выражение лица у него было… Одним словом, такое, что Зоя утвердилась в своих худших подозрениях. Ей стало так больно — просто на разрыв.

Она представила Милу — красивую, с фарфоровым лицом и бездумными глазами, и задохнулась от обиды: «Ну ладно, ты любишь Барбару, и на это я внутренне согласна, понимая ее масштаб. Но Мила! Это ничтожество! Пустое, смешливое существо!»

Она разбудила Павлика, чтобы сказать слова, которые прозвучали хлестко, как пощечина:

— Как ты мог?! С ней! Это все равно что заниматься любовью с резиновой куклой из секс-шопа!

Павлик даже опешил:

— Ты что? Сдурела?

Тогда она подкрепила слова настоящей пощечиной. Наотмашь!

И ушла.

Три дня ей было так плохо, что не передать — до физической боли, когда без пауз и передышек, на износ — больно, больно, сплошной комок боли…

А на третий день Павлик вдруг сам пришел к ней, как ни странно — тихий и словно виноватый. Они долго сидели рядом. Молчали. Потом он сказал:

— Знаешь, она ужасная дура. Я, веришь, сам пожалел…

— Пожалуйста, избавь меня от подробностей! — сморщилась Зоя.

Уходя, он предложил поехать завтра в Павловск. Погулять. Зоя кивнула. Вот и все. Как будто ничего не было.

Она никогда потом не напоминала ему про Милу. Кстати, больше у него с ней ничего не было. Это Зоя знала точно.

А вот ей было сложно встречаться с Милой в агентстве и еще сложнее — удержаться от вполне объяснимых негативных эмоций. Зоя не хотела чувствовать раздражение, злобу, нечто разрушающее. Не лучше ли просто исключить Милу из своей жизни, уйдя из агентства? Да и что ей здесь делать? Ясно же, что этот мир никогда не станет для нее своим. Зачем терять время?

И Зоя ушла из модельного бизнеса.

Барбара ей чуть плешь не проела: «Ты с ума сошла! Бросила перспективную работу!»

Потом попыталась помочь — то одно место предлагала через знакомых (солидная компания, и деньги неплохие!), то другое. Зоя вежливо отказывалась: «Ну как ты не понимаешь, это все не мое!»

Тем не менее ей было приятно, что Барбара о ней заботится — она уже тогда поняла, как сильно изменилось отношение Барбары к ней.

В самом начале их знакомства это была лишь дежурная вежливость, не более того. А потом, очень не сразу, стали, как трава сквозь асфальт, медленно и трудно пробиваться теплота, сердечность, привязанность, забота…

Зоя поняла это, когда заболела — простудилась, просидев всю ночь под дверью Павлика, который появился лишь под утро.

Барбара, увидев утром замерзшую несчастную Зою, кричала не останавливаясь: «Дура-дура-дура!»

А когда Зоя свалилась с тяжелейшей ангиной, оставила все дела и трогательно за ней ухаживала. Молоко в постель, чаи с малиной и всякие душеспасительные беседы. Трогательно — Барбара даже отменила поездку с Эдом на съемки, что, как догадывалась Зоя, было для нее нешуточной жертвой.

Барбара давала ей лекарства и говорила исключительно правильные вещи о том, что нельзя чего-то столь страстно желать и нельзя в ком бы то ни было так — до полного забвения себя — растворяться. Зоя слушала и выздоравливала. От ангины. Увы, излечиться от опасных мыслей и еще более опасных, горячих, как лихорадка, чувств было невозможно.

А тут еще наступила осень, с хандрой и затяжными дождями. И город открылся Зое с иной стороны. Он словно испытывал ее на прочность. Жестко и безжалостно: «А ну-ка, посмотрим, что ты собой представляешь!»

В какой-то момент ей захотелось уехать, сбежать: «Я сдаюсь, потому что этот город меня так и не принял».

Она уже собиралась взять билет и вернуться домой, но ее намерение жестко пресекла Барбара: «Нельзя сейчас уезжать. Это будет капитуляция! Поняла?»

Барбара окружила Зою вниманием и заботой, и, возможно, именно из-за нее Зоя осталась.

* * *

Ей захотелось изменить жизнь, по возможности — стремительно и необратимо. И она устроилась работать стюардессой.

На самом деле она страшно боялась самолетов, то есть просто до колик. Боязнь летать была ее единственной, зато очень сильной фобией.

Но поскольку ей было так плохо — просто до физической боли — от осознания того, что Павлик любит не ее, а другую, что она задумалась: а может, в лечебных целях, сознательно сделать себе еще хуже?

К тому же если она пересилит себя, научится каждый день «входить в зону стресса», побеждать страх, и — мимоходом — себя, ей удастся справиться и с другими проблемами.

Первый рейс оказался трагикомическим. В середине полета ее вызвал пассажир, мужчина вполне брутальной наружности, и, стуча зубами от страха, признался, что у него аэрофобия.

Зоя лучезарно улыбнулась:

— Ну что вы?! Согласно статистике, самолет — самый безопасный вид транспорта! Сейчас я принесу вам успокоительное!

Накапав товарищу валерьянки, Зоя тут же осушила ее сама.

Первое время ей приходилось преодолевать себя — выглядеть уверенной, спокойно выполнять свои обязанности, в то время как отчаянно хотелось где-нибудь в салоне поискать пятый угол или вообще закричать: «Остановите, я передумала, дайте выйти!»