Я застыл в нерешительности. Дьявольщина, как же подписываться-то? На выходе он мне опять планшетку протянет… Зелье средневековой черепушки превосходно, сомнений нет, однако вряд ли эликсир изменит мой почерк. Я взглянул на следующую дверь, потом на часы… Черт побери! Время поджимает! Колебаться некогда. Я подошел к конторке и левой задней нацарапал закорюку на допуске.

— Как вечерок? Все тихо?

Охранник вскинул журнал, чтоб получше всмотреться в разворот.

— Недавно богатея привели. Поначалу вопил, а сейчас примолк чего-то. — Едва удостоив взглядом мою «каллиграфию», он повесил планшетку на крючок рядом с черно-белыми мониторами.

Я наклонился немного, вытянул шею и скосил глаза на мерцающие экраны. Ага, понятненько, каждый принимает сигнал от одной из камер наблюдения. По камере на камеру, так сказать. На всех примерно одинаковая картинка — крошечный бокс, два с половиной метра на два с половиной или около того, узкая койка, параша. Со стороны коридора боксы объединяет решетчатая стена, остальные три перегородки бетонные. В правом нижнем углу мониторов присобачено по бумажной полоске, на которой черным маркером накорябано чье-нибудь имя… Хансен… Вашингтон… еще имена… еще… Стоп! Макфинн! Экран камеры Макфинна мерцал сильнее других. Помехи жуткие, полосы, зигзаги, картинка размыта. Но главное я усмотрел — его бокс был пуст.

Пуст! Лопни мои глаза! Пуст!

В воздухе парила бетонная пыль. Решетка выломана прямо из стены и валяется тут же. Рядом бесформенная тряпка — джинсовые шорты Макфинна.

— Сукин сын, — бессильно простонал я.

На соседнем мониторе что-то мелькнуло. Это тот бокс, что прилегает к разрушенному. Я присмотрелся. Судя по надписи на полоске, фамилия заключенного — Мэтсон. Вжавшись спиной в стену, на узкой тюремной койке скрючился худющий тип. Белая майка, джинсы, небритая рожа. Рот раззявлен в отчаянном крике. Видно, как содрогается от воплей грудь, но самих криков не слышно. Должно быть, когда Макфинн матерился, охранник отключил динамики, а толстенные стены изолятора и монолитная дверь звуки в предбанник не пропускали. Снова движение… Картинка смазалась… Потом обзор почти полностью закрыла туша — огромная, покрытая шерстью. Тощие руки Мэтсона вскинулись в напрасной попытке защититься от того страшного, что вломилось к нему сквозь металлическую решетку, вломилось с непринужденной легкостью, будто это и не решетка вовсе, а трухлявый штакетничек. На миг все замерло. Вдруг серые стены и бетонный пол усеяли густые черные капли, словно кто-то шутки ради взболтал банку кока-колы и повсюду ее разбрызгал. Туша исчезла. На койке вместо худосочного человека осталась дрожащая изломанная кукла, клочья мяса и пропитанные кровью лохмотья. Мэтсон был еще жив. Изломанный, изорванный, он с неистовой мольбой смотрел прямо в объектив, смотрел прямо на меня. Потом дернулся и затих. Навсегда.

Кошмар длился секунды три, может, четыре.

Я завороженно перевел взгляд на другие экраны. Заключенные прилипли к решеткам, перекрикивались, старались понять, что за чертовщина творится в предвариловке. До меня внезапно дошло — люди слышали душераздирающие вопли, но они чисто физически не могли видеть происходящее за стенкой, тем более все сразу. Из камеры как ни высовывайся, сколько ни тянись, ни черта не увидишь. Пока преображенный Макфинн не возникнет прямо перед носом.

Меня захлестнула удушливая волна липкого ужаса. К горлу подкатил горький комок. Чувство полного бессилия перед… этим сводило с ума. Я смотрел в мертвые глаза Мэтсона, на кровавое месиво из кишок, на оголенные кости правой руки и ноги, с которых сорвали теплую человеческую плоть, и думал, что существу, беснующемуся в каменном мешке, вообще неведомы преграды. Оно играючи проходит сквозь железные прутья и убивает без сострадания, без жалости.

«Гарри! — шептал я себе. — Чародей ты хренов! Зачем ты сюда приперся? Что у тебя есть против этого?»

А соседний монитор уже транслировал повтор предыдущей сцены. Теперь тварь убивала чернокожего мужчину, почти старика, и тот, умирая, кричал от невыносимой смертной муки. Увиденное разбудило во мне древний первобытный страх, что живет где-то глубоко внутри, на уровне подсознания, на уровне пещерных инстинктов. Животный страх, не подвластный доводам разума, питающий одну мысль, одно стремление — бежать, драпать, уноситься не оглядываясь, не останавливаясь…

Но я не мог уйти! Небеса свидетели, я должен что-то сделать.

— Смотри. — Я показал трясущимся пальцем на монитор. Голос мой больше походил на жалобный призрачный вздох. Я повторил попытку. Я почти заорал на охранника: — Смотри!

Он поднял глаза. Склонил голову. Нахмурился. Его облик стремительно набирал цвет, но сейчас это уже не имело значения. Ничто не могло сравниться с происходящим там, за железной дверью. Я тыкал пальцем в монитор, срываясь на крик, визгливый, тонкий, противный.

— Смотри на экраны, да смотри же ты!

Я шагнул к мониторам, продолжая верещать от страха.

Я должен был это предвидеть, должен был. Чертов олух! Техника и маги — две вещи несовместные. Особенно когда сердце мага прыгает, не хуже баскетбольного мяча, а внутренности скручиваются в тугой узел от страха. Разумеется, мониторы взбесились. Изображение то пропадало, то появлялось, а то снова — сплошные помехи и ни одной внятной картинки. Охранник мрачно меня оглядел и повернулся к сбрендившим экранам. Повернись он секундой раньше, то увидел бы собственными глазами гибель очередного узника, человека по фамилии Мердок.

— Ох, надоела эта бредятина, — недовольным тоном протянул коп и стянул с носа очки, чтобы протереть стекла. — Вечно они барахлят. Столько деньжищ отвалили за проклятые камеры! Зачем, спрашивается?

Я поспешно отскочил от мониторов.

— Они умирают, — горячо заговорил я. — Надо вытащить людей, иначе все погибнут.

— Ага, рассказывай, — кивнул охранник. — А то я совсем заскучал.

Я ошарашенно вытаращился на него. Тем временем коп водрузил очки на прежнее место и адресовал мне дежурную улыбочку. Цвета поблекли. Фигура полицейского вернулась в черно-белый режим. Действие эликсира продолжалось, и я снова был для охранника всего лишь тупым уборщиком, к которому он давно привык. Парень слышал мои слова, но магия исказила их значение, и он, не задумываясь, пропустил фразу мимо ушей, как если бы речь шла о вещах обыденных и до смерти скучных. Эликсир бил все рекорды.

— Умоляю, взгляните на мониторы. — Я почти плакал от страха и обиды. — Он убивает их!

— Не увиливай, парень. Иди-ка работай, — ответствовал страж. — Я впущу тебя.

С этими словами он нажал кнопку где-то внизу, и монолитная дверь с тихим гудением начала открываться. Стоило ей приоткрыться всего на пару сантиметров, и в предбанник ворвался оглушительный хор — леденящие душу вопли, стоны невыразимых страданий, отчаянные выкрики одуревших от дикого ужаса людей. Стоял высокий, пронзительный визг. Казалось, этот чудовищный звук просто не может, не способна издавать человеческая глотка. К жуткому многоголосью примешивались скрежет металла, страшный хруст, глухие удары, будто от падения… А затем футах в десяти от двери замерло что-то неимоверно большое. Прокатился низкий рев, гулкий, как из бездонной бочки.