– Боже, я торчу здесь, в двадцати футах над его головой, а он показывает мне парить! – Я был готов приземлиться обратно, чтобы придушить солдата.

– Груз в воздухе, сэр, – доложил Ричер.

Я медленно подался вперед, чтобы не сталкивать маятники. Провожатый тем временем настаивал на своем, лихорадочно показывая невнятные жесты. Тяжелый груз качнулся в его сторону, ускоряясь. Я рассчитывал сбить солдата с ног, но он увернулся в самый последний момент.

Когда мы набрали высоту, Лиз приказал перейти в ручной режим и потянулся к потолочной панели, чтобы снять с предохранителя переключатель электрического отцепления груза. Мы ставили его на предохранитель, когда висели близко над землей, поскольку пилот мог случайно задеть переключатель на ручке управления и в спешке уронить груз. На высоте его переводили в ручной режим, для того чтобы предотвратить случайное отцепление груза, как это иногда случалось. Накануне кто-то из нашей роты уронил ишака с высоты в три тысячи футов, и ворчуны до сих пор бесились с этого. Машина выглядела так, будто по ней прошелся Кинг-Конг.

Я ощущал натяжение, пока ишак боролся с ветром во время полета в зону «Гольф». Для посадки мне лишь нужно было вовремя сбросить скорость и держать вертолет повыше. Лиз включил предохранитель отцепления. Я вошел в высокое парение, держа ишака на десяти футах от земли, и медленно подлетел к принимающему на ремонтной базе. Я подозрительно следил за ним, но парень знал свое дело. Когда я почувствовал, что ишак приземлился, он дал команду на отцепление, и я вдавил кнопку на ручке, которая отвечала за узел, удерживающий тросы. «Хьюи» взмыл в небеса, когда груз отцепился, но я не стал сопротивляться, а лишь добавил ходу, переведя машину в практически вертикальный подъем, и завернул направо.

– Ковбой, – произнес Лиз, но когда я взглянул на него, он улыбался.

Боевое затишье продолжалось, но я не испытывал недостатка в налете, летая по восемь-девять часов в день. Иногда летал и больше, поскольку в нашем палаточном лагере царило полное уныние. Скука спешила Кавалерию, превратив двадцать тысяч бойцов в обыкновенный сброд, застрявший где-то во Вьетнаме, не понимая, зачем и почему.

Вдобавок ко всему, в новостях стали все чаще мелькать комментарии противников вьетнамской войны. Вся рота пребывала в крайне мрачном настроении, а эти активисты сыпали соль на рану. Никто не любит, когда ему дурят голову, особенно если при этом заставляют рисковать жизнью.

– Я бы лучше пристрелил одного из этих недоумков, чем сраного гука! – орал Коннорс.

Он швырнул журнал на пол.

– Уроды думают, что они самые умные! Ты читал это? – он обращался ко всем и сразу.

Было поздно, но я бодрствовал и писал письмо, лежа на койке.

– Эта сука говорит, что американцы продали Хо Ши Мина! Он говорит, что гуки раньше были нашими союзниками, и мы позволили британскому полковнику вернуть Южный Вьетнам французам! – он замолк.

Я поднял голову. Он сидел на своей койке в шортах, с банкой пива в руке и злобно пялился на брезентовую стену позади меня. Его лицо просветлело, когда он заметил меня.

– Ты слышал об этом, Мэйсон?

– Впервые, – ответил я.

– Как думаешь, это правда? – с надеждой спросил он.

Он считал меня образованным человеком, ведь я провел в университете два года.

– Нет, – ответил я.

Осада Плейме в долине Йа-Дранг закончилась 27 октября. На протяжении недель Вьетнамская народная армия вела безумные атаки. Шесть тысяч солдат, одетых в единую форму, наседали на крошечный лагерь в двадцати милях от границы с Камбоджей, устраивая набеги вперемешку с минометными и гранатометными обстрелами. Они подобрались к лагерю на сорок ярдов, используя траншеи, которые они успели выкопать прямо под носом у военных советников несколькими неделями ранее. На территории треугольного лагеря находились сотни наемников-монтаньяров, которые сражались под руководством военных советников сил спецназа («зеленых беретов»). С базы II корпуса, которая находилась в тридцати милях к северу возле Плейку, к лагерю были высланы силы поддержки в виде танков, артиллерии и одной тысячи пехотинцев Армии Республики Вьетнам. Несколько вертолетов из соседней воздушно-десантной роты подвезли двести пятьдесят южновьетнамских рейнджеров. Затем наши воздушные силы начали бомбежку и обстрел. За шесть сотен вылетов двадцать самолетов были подбиты, а три уничтожены. Был сбит вертолет, и американский сержант погиб, пытаясь добраться до него. Когда в расположении закончились припасы, воздушные силы сбросили палеты с едой и боеприпасами прямо на территорию лагеря. Два человека погибли от упавшей с неба палеты. Еще одна палета прошла сквозь крышу столовой.

Враги понесли огромные потери и были вынуждены отступить. В Time нас похвалили за то, что мы смогли отпугнуть их: «Когда силы Первого отряда США приблизились на бреющем полете, Вьетминь с неохотой отступил из Плейме».

– Они идут на запад, прямо в Камбоджу, – простонал командир одного из взводов Кавалерии. – Теперь нам придется гоняться за ублюдками по всем джунглям.

Он был прав.

Ноябрь 1965 года

Вместе с Шейкером к нам ворвался дух деятельности. Неутомимый черный капитан пристально наблюдал за тем, как мы собирали вещи для переезда в Плейку. Я заметил, как он подавил улыбку, увидев суету, которую вызвало его появление в палатке. Улыбка быстро слетела с губ, когда несколько пар глаз уставились на него в ожидании. Еще одно объявление? Он быстро опустил глаза.

– Вашу мать, как вы живете? – внезапно загремел он. – Гляньте на это! – он пнул комок грязи. – Вам что, нравится ходить по полу из грязи?

Я уже собирался объяснить ему, что у нас не было времени на сборку пола, когда Коннорс открыл рот:

– Так точно, сэр.

– Что? – Шейкер уставился на Коннорса.

– Так точно, сэр, нам это очень нравится, – сиял Коннорс.

– И что же заставляет вас так думать, мистер Коннорс? – спросил Шейкер, невольно улыбаясь. Ему нравился Коннорс.

– Что ж, сэр, не могу говорить за других, но я курю как паровоз, а это место изнутри смахивает на огромную пепельницу. Захотел – выкинул бычок. Супер!

Шейкер закрыл рот рукой, пряча улыбку. Он быстро одернул себя, когда повернулся кругом и увидел, как мы пялимся на него. Мы пялились, потому что он улыбался и потому что он заходил в палатку, когда у него были дурные вести.