— Ксения Филипповна очень переживала? — продолжал расспрашивать он.

— Тогда-то? Переживала, говорите? Да она прямо ума лишилась, ей-богу, места себе не находила. Такой я её никогда не видывала.

— У неё ведь была тяжёлая операция?

— Э-э… не столько болезнь её допекла, сколько… изъян вот у неё после операции остался. Закрывается в комнате и спит… Спит и плачет… Часто плачет… После смерти супруга всё время как пьяная ходит.

— Может, она выпивает?

— А кто её знает? Волосы распустит и бродит по квартире как привидение… Сдавалось и мне, что выпивает тайком… да только хоть бы одну бутылку после я нашла… так ведь нет. Куда же она их девает, скажите на милость?

— Ну и как же вы тогда объясняете?

— А как объясняю? Изъян после болезни… У каждого после болезни что-нибудь да не так… А уже что было, когда Игорь Матвеич в пансионат отправился, лучше бы не уезжал…

— И что же тогда произошло?

— Приходит она ко мне в комнату утром. «Доброе утро», — говорю я. «Какое там доброе, — отвечает. — Где ампула?» «Какая ампула?» — спрашиваю. «Ну та, что лежала на моём ночном столике». — «Не видела, — говорю, — никакой ампулы». «Она была на моём столике», — говорит, а саму будто озноб бьёт. Страсти господни.

— Ну и?.. — нетерпеливо спросил Буров.

— Потом я вспомнила. «Да, — говорю, — попадалась мне такая». — «И куда же ты её дела, горе ты моё?» — «На место, — говорю, — положила, в корзиночку, где все лекарства, на тумбочке в гостиной». Она бегом к тумбочке. «Нет ампулы ксенородона, куда делась?» — кричит. Я отвечаю: «Небось, хозяин их забрал с собой вместе с остальными лекарствами. Я её в коробку положила, где разные лекарства хранятся». Тут хозяйку словно гром поразил. Свалилась как подкошенная! Я давай её в чувство приводить, а она глаза открыла и кричит: «Идиотка несчастная!» — меня, значит, обзывает — и стремглав к телефону! А было это утром, часов эдак в шесть. Мы рано встаём…

Дальше Буров не стал её слушать. Он торопливо попрощался и побежал на остановку. Женщина удивлённо поглядела ему вслед и перекрестилась:

— Храни меня, Господи. Ну и народ пошёл, как чумные…

Капитан Буров спешил в свой кабинет. Смеркалось. Он знал, что в деле есть важное доказательство, и направился за ним. Улика, оставшаяся незамеченной. Ворвавшись в здание Следственного управления, он едва не сшиб с ног дежурного.

— Что это с вами? — улыбнулся тот. — Никак международное дело, террористы?

Буров влетел в кабинет, вынул знакомую папку и в который раз стал её лихорадочно листать. Вот они, два рецепта. Один подписан доктором Зусманом, другой неразборчиво. Буров позвонил приятелю — врачу судмедэкспертизы.

— Прости, если помешал, я к тебе с просьбой!

— Выкладывай быстрее, а то мы с женой уходим.

— У меня есть один рецепт, и я хотел бы знать, от какой болезни это лекарство. Читаю.

— Мда… гекардин — это от сердца, регулирует сердечный ритм… и одновременно сильное анксиолитическое, успокоительное. И всё? А ты, видно, решил, что обнаружил неизвестный яд?

— Нет… Вот ещё… Читаю…

— Мда… ксенородон — это препарат, который применяется для лечения морфиевой зависимости, требует особого обращения, в больших дозах категорически противопоказан сердечникам, может вызвать остановку сердца…

— Спасибо! — прокричал Буров, вешая трубку.

Он посмотрел на часы. Стрелки показывали половину шестого. Времени полно. Или оставить всё на завтра? Нет, откладывать он был просто не в состоянии. И через четверть часа снова звонил в квартиру Ксении Ларичевой. Встретила его всё та же Полина.

— Ох, снова вы, молодой человек?

— Снова я.

— А чего ж убежали-то давеча?

— Да так, вспомнил кое-что… Вот, пришёл извиниться.

— Так я вам и поверила… Проходите, Ксения Филипповна про вас спрашивала.

— Про меня? — удивился Буров.

— Не про меня же, я-то здесь. Сказала, когда придёт этот господин в толстых очках, проведи его ко мне.

— Как она себя чувствует?

— Получше… Приходил доктор Зусман, и она поуспокоилась.

Буров вошёл в холл. Ксения Ларичева даже не обернулась, чтобы посмотреть на него. Она сидела в кресле-качалке, укутав ноги чёрной шерстяной шалью.

— Садитесь, — предложила она, по-прежнему не поворачивая головы. — И простите меня за вчерашнее… Я неважно себя чувствовала…

Буров не стал садиться. Он раздумывал, чем вызвано такое резкое изменение в поведении вдовы. Она его ждала? Зачем? Может быть, пожаловалась доктору на его визит, а тот в свою очередь рассказал о своей встрече с ним в больнице? Или в голове старой женщины родился новый план, и она будет продолжать изворачиваться?

— Что вас привело ко мне? — спросила она вдруг и в первый раз повернулась, чтобы посмотреть на следователя.

Буров тоже в упор смотрел на женщину. На секунду ему показалось, что Ксения Ларичева сейчас сама признается во всём. Но страх быть втянутой в новое расследование, видимо, взял верх. Она передумала. И Буров это почувствовал.

— Вы меня ждали…

— Я? Нет… Мне ни к чему вас ждать, — наигранно произнесла старуха.

Буров достал из кармана листок бумаги.

— Этот рецепт нашли в портфеле вашего мужа.

Ларичева взяла рецепт дрожащей рукой.

— Да… возможно… Я не знаю… Мой муж принимал уйму лекарств одновременно.

Буров внимательно и сурово смотрел на неё. Потом сел.

— Я вам расскажу одну историю… — тихо начал он. — Вы страдали от опухоли. Было больно и страшно. Вам сделали операцию. За время болезни вы пристрастились к морфию и незаметно для себя стали зависимой… наркоманкой. Иногда вам удавалось достать морфий, иногда нет. До тех пор пока вы наконец не осознали опасность, которая вас подстерегала. Посоветовались с доктором Зусманом. Он назначил вам курс дезинтоксикации. Наряду с блокирующими препаратами ксенородон содержит небольшую дозу морфия, чтобы отвыкать постепенно. Вы принимали курс, но время от времени не выдерживали и снова прибегали к морфию. Может быть, вам удалось бы скрывать это и дальше, но вот однажды вы не обнаружили ампулу с ксенородоном, которая похожа на ампулу с гекардином, который принимал ваш муж. Все ампулы похожи, если не читать название лекарства. Обыскали весь дом. Спросили домработницу. Она предположила, что ампулу взял муж. Вы знали, что сочетание этих препаратов означало для него смерть. Но больше всего на свете вам не хотелось, чтобы вскрылось ваше пристрастие к морфию. Рано утром вы позвонили в «Опушку». Но не в пять, как вы сказали, а около шести и говорили с сестрой-хозяйкой. Вы не назвали себя. Повесили трубку. Почему? Догадались, что муж умер? Волнение? Страх? Скорее второе. Боялись, что вас обвинят и будут судить. И опять же, чтобы не обнаружилась ваша зависимость. И скрыли, что держали в доме морфийный препарат.