Посудите сами. Несколько счастливых лет и любящий отец, а затем кухонное рабство и Стефан, брат Йарры. Едва успевшее стать светлым детство под крылышком Тимара — флер, Джайр, мантикора. Только выплыла, только все наладилось, едва успела подружиться с Аланом — Эйльра, и планы графа, и Сорел, я никогда не забуду скорбной складки меж его бровей. Альери и триумфальное возвращение Йарры — да, лярвин дол, я была ему рада! — и Алан.

И скукожившиеся крылья бабочек, совсем недавно порхавших в животе.

Надеюсь, ТЕПЕРЬ вам весело, Светлые?

Я стояла, уткнувшись лицом в грудь Сэли, и меня трясло, било в ознобе. Страх за Алана, злость на графа, по чьей вине мой друг оказался в мясорубке войны, презрение к себе — пока я отдавалась Йарре, пока неторопливо шнуровала шотту, мой друг лежал в грязи и умирал!

— Идемте, госпожа.

— Нет.

— Это неразумно… — увещевал меня Сэли.

— Приведи Кайна. Сейчас же. И убери руки, я в порядке.

Лица, лица вокруг. Любопытные, сочувствующие, сомневающиеся, подозревающие… Решение пришло само собой.

— Пожалуйста, — дрожь в голосе даже изображать не пришлось, — пожалуйста, прикрывайте им раны на лицах. Я не хочу на это смотреть.

И поток флера по комнате — к лекарям, к служанкам, к моим надзирателям. Грустная улыбка, легкий румянец на щеках, выбившиеся из пучка волосы обрамляют лицо — нужно сместиться чуть правее, под лучи магической лампы, и тогда они засияют золотом. Я ведь вам нравлюсь, правда?

Теперь, вспоминая ночь после взятия Альери, вы будете думать о моих глазах — о да, я знаю, они становятся сапфирово-синими, когда на них падает свет. О длинных ресницах, о губах, о том, что шотта практически не скрывала изгибов фигуры, и только фартук, дурацкий фартук мясника мешал разглядеть детали. Желаете меня, да?

О, вы еще не осознаете этого, просто чувствуете, что я вам нужна, очень-очень нужна — видеть меня, прикасаться ко мне, дышать мной. Я же… как там пишут в пошлых дамских романах? Само совершенство, верно? И вы запомните только это — блеск моих глаз, чуть влажные губы, слезинку на щеке, — я так испугалась изуродованного лица какого-то солдата! Сначала вы будете оберегать меня — прикрывать платками самые страшные раны, ухаживать за мной, исполняя любые прихоти, добиваться меня… Потом захотите большего.

Но к этому времени я от вас избавлюсь. В островных гарнизонах вечно не хватает людей.

Я не тронула только Майура — он сочувствовал Алану и вместе с Рохом просил за него графа, когда моего друга бросили в тюрьму.

Прибежал встрепанный Кайн, и я поспешно втянула флер.

— В лаборатории, на третьей полке слева от двери, стоят овальные флаконы. Принеси, пожалуйста, два из них, — попросила я наемника, протянув ему ключ.

— Хорошо, госпожа, — поклонился он.

— Я тоже мог бы сходить в лабораторию, — тряхнул косичками вернувшийся варвар.

Нет, Сэли, не мог. Ты ведь не давал мне магической клятвы…

Сияющий — еще бы, такое доверие! — Кайн вернулся спустя пять минут.

— Помоги, у меня руки грязные, — велела я наемнику, отворачиваясь от хмурящегося Сэли.

С чуть ли не религиозным трепетом — его восхищало все, связанное с алхимией, — Кайн откупорил склянку и приложил ее к моему рту. На самом деле, кажется, в восьмой за последние сутки дозе стимулирующего эликсира не было необходимости, мне нужен был лишь Кайн, и только он.

— Я буду честен перед моей госпожой и верен ей, — прошептала я начало магической клятвы.

Повеяло озоном. Светло-голубые, лишь на пару тонов темнее, чем у графа, глаза Кайна подернулись дымкой.

— Исполню любой ее приказ, буду любить то, что любит она, и избегать того, что она избегает, — закончил наемник. — Боги свидетели.[3]

— Сейчас ты пойдешь в лабораторию, оставишь пустую склянку на полке, откроешь низкий шкаф — тот, что под окном. Найдешь внутри банку с коричневыми гранулами и отсыплешь горсть. В ящике стола возьмешь розовую пластинку, похожую на мармелад. Одну. Запрешь лабораторию, вернешь мне ключ и будешь помогать устраивать раненых. А как только начнет темнеть, прогуляешься по гостевому крылу, и во все, во все до единой жаровни, в каждый камин, в каждый очаг незаметно бросишь по две гранулы. Потом вернешься в свою комнату, съешь «мармелад» и обо всем забудешь. В памяти останется только то, что ты устал, перетаскивая больных.

— Да, госпожа.

Надеюсь, я ничего не напутала при приготовлении состава, мутящего воспоминания, — применять его раньше мне не доводилось. Но защититься даже от призрачной угрозы ментального считывания я была обязана.

Проводив наемника, я натянула на низ лица косынку, отгораживаясь от царивших в госпитале запахов, и вернулась к столу с ранеными, стараясь не замечать обожающих взглядов лекарей.

Гранулы, подброшенные Кайном в очаги, трещали и подпрыгивали, как перец на раскаленной сковороде, благо только мое ухо улавливало характерные хлопки, с которыми они лопались, а происхождение бледно-серого, чуть сладковатого, стелящегося по полу дымка мог бы распознать разве что Сорел — он ведь тоже читал на ассаши и тоже знал, что такое Грезы Валесси…

Время я рассчитала идеально, и к полуночи весь нижний этаж замка погрузился в крепкий наркотический сон. Спали солдаты, спали служанки, неуклюже прислонившись к стенам, похрапывали лекари. Даже мыши спали — я увидела двух зверьков, сомлевших над огрызком сухаря.

Хорошо помню, как пробиралась между спящими, стараясь не наступить на чью-нибудь руку или ногу, и очень надеялась, что никому из дозорных не придет в голову заглянуть в госпиталь, больше похожий сейчас на замок Спящей Принцессы.

Алана положили в углу, ближайшем к операционной, — чтобы был на глазах у Майура. Пожилой лекарь искренне переживал за каждого раненого, и особенно за юношей, так напоминавших ему о пропавшем без вести сыне.

— Может, Шорд оценит мое рвение, — говорил он, — и Тэйс отыщется. Ну не может он умереть — я бы почувствовал…

Алан же, несмотря на все усилия Майура, умирал: я приложила ухо к груди парня, но так ничего и не услышала, и даже пушинка из подушки, поднесенная к ноздрям, дрожала не от его дыхания, а от сквозняка.

— Только попробуй умереть! Честное слово, я найду некроманта, который тебя поднимет, и лично прибью!

Я протолкнула между губами Алана утиный клюв, с помощью которого служанки отпаивали тех, кто лежал без сознания, и начала медленно, по каплям вливать парню в рот укрепляющий эликсир из выросшего в магических аномалиях алоэ и медового отвара хиэра.

— Не смей умирать, дурень!.. Слышишь? Не смей! — шептала я, глотая слезы. А они все текли, текли, пятнали бинты на груди Алана…