– Ну что ж, завтра мы высаживаемся, – заявил Гуд, приступая к трапезе. – Но если на борту «Чаки» вы чувствуете себя лучше, то я буду только рад видеть вас своим гостем.

Я хотел уже было отклонить его приглашение, когда Уна Перссон, сидевшая рядом со мной в длинном коричневом бархатном платье простого покроя, накрыла мою руку своей.

– Пожалуйста, останьтесь, мистер Бастэйбл. Так вы сможете куда лучше наблюдать завоевание Нью-Йорка.

– Неужели Нью-Йорк непременно должен быть захвачен? Я слышал, там уже почти никто не живет.

– Несколько тысяч, – пояснил Гуд. – И примерно треть из них примкнет к нам, как только мы появимся, не сомневаюсь.

– Откуда вам знать это? – спросил я.

– Мои агенты очень неплохо поработали, мистер Бастэйбл. Вы забыли, что я поддерживаю связь со всеми Соединенными Штатами – в конце концов, это же моя родина…

* * *

Если у меня когда-либо и были сомнения в том, что Гуд способен взять Нью-Йорк, то как только мы вошли в гавань, некогда одну из самых больших и богатых в мире, все мои сомнения рассеялись. Нью-Йорк пережил еще более страшные бомбардировки, чем Лондон. Город был когда-то знаменит своими высотными строениями, переливающимися тысячью пестрых красок; теперь от них осталось только два или три – полуразрушенные, поврежденные взрывами, эти башни грозили в любой момент превратиться в груду обломков, погребая под собой последние следы того, что в былые времена здесь находились широкие улицы, тенистые аллеи и многочисленные парки. Холодный ветер свистел в руинах, когда мы стали на якорь и наш воздушный флот занял позиции, чтобы отслеживать малейшие признаки сопротивления. «Чака» облетал Нью-Йорк раз за разом и при этом снижался порой до пятидесяти футов. Не оставалось больше сомнений в том, что развалины обитаемы. Костры горели в подвалах, оставшихся под рухнувшими бетонными стенами. Кучки людей, мужчин и женщин, одетых в лохмотья, мчались искать укрытия, как только тень нашего большого корабля скользила по ним; другие же оставались стоять и глазеть.

У меня складывалось впечатление, что в иных районах города царил своего рода порядок. Я видел грязные белые мундиры, солдат в странных шапках – своеобразных капюшонах, закрывавших также их лица. Однако ни одного выстрела не было сделано небольшими отрядами, которые быстро скрывались в тени, стоило нам приблизиться.

Летящие хлопья снега, грязного и уже наполовину прокопченного, делали эту картину еще более безотрадной.

– Я почти не вижу смысла в том, чтобы утруждать себя и завоевывать этот город, – сказал я генералу Гуду.

Вместо ответа он нахмурился.

– Речь идет о том, чтобы нанести удар по боевому духу возможных защитников – здесь и в других частях страны, – почти фанатичное напряжение проступило на его черном лице. Он, не отрываясь, смотрел на руины. Время от времени он начинал говорить со странной смесью сожаления и удовлетворения: вот здесь была первая его квартира в Нью-Йорке, которую он снимал, когда работал на каникулах; вот эта куча проржавевших балок и рассыпавшихся камней некогда была знаменитым музеем или административным зданием. Безрадостно было слушать его. Испытывая отвращение, я отвернулся от иллюминатора и увидел, что за нашими спинами стоит Уна Перссон. На ее лице появилось выражение удивления и грусти, как будто она тоже, по-своему, сожалела, что ей довелось слышать издевательски-радостные замечания Цицеро Гуда.

– Через три часа стемнеет, – сказала она. – Может быть, лучше подождать до завтрашнего утра и тогда совершить посадку?

Гуд обернулся к ней, почти разозленный.

– Нет! Садимся немедленно. Пусть узнают тяжесть моей руки! – он схватился за рупор и лающим голосом отдал распоряжения. – Приготовиться к посадке! Всякое сопротивление подавлять беспощадно! Сегодняшняя ночь – праздник для ашанти. Все, что найдете, – ваша добыча! Приведите мне предводителей восстания, как только они объявятся. Завтра мы летим дальше, на Вашингтон!

Полный сострадания, я вновь взглянул на развалины.

– Разве вы не можете пощадить их? – спросил я его. – Неужели они страдали недостаточно?

– Не для меня, мистер Бастэйбл, – его голос звучал жестко. – Не по моей вине!

Всякие разговоры на эту тему он решительно прекратил и движением руки отослал меня и мисс Перссон.

– Если не можете разделить моего наслаждения, так, ради всего святого, не мешайте! Уходите, уходите прочь, оба! Сейчас я не желаю видеть ни одного белого!

Мисс Перссон была откровенно оскорблена, однако не возразила ни слова. Мы вместе оставили рубку и вдвоем отправились на другую палубу, откуда хорошо можно было видеть приземление.

Сперва сошла пехота, которую доставили на сушу воздушными шлюпками. Она в полном порядке выстроилась на развалинах набережной. Затем корабли спустили огромные сходни, и из носовых отсеков покатили с грохотом большие бронированные «сухопутные броненосцы». Казалось совершенно невозможным делом даже столь большому флоту, как наш, транспортировать через океан так много тяжелых машин. Они смели со своего пути все препятствия, выстроились клином и двинулись в глубь территории; их верхние башни разворачивались, грозя Нью-Йорку длинными стволами орудий; нижние башни медленно вращались, экипаж проверял, все ли работает нормально. Хотя во время атлантической битвы ашанти потеряли половину своих сил, они все еще располагали очень большой армией, и сомнительно было, чтобы Соединенные Штаты, разоренные ужасной гражданской войной, были еще в состоянии противопоставить им что-нибудь, хотя бы отдаленно равное по силе. США полностью зависели теперь от поддержки Австрало-Японской Федерации (а все мы были убеждены, что та предпримет еще одну попытку остановить генерала Гуда).

Вот когда мне, наконец, довелось увидеть, что скрывалось в гигантском брюхе баржи, которую мы тащили за собой всю дорогу из Африки. И лицо Уны Перссон напряглось, когда чудовище выкатилось в доки.

– Это результат моих расследований в Англии, мистер Бастэйбл, – проговорила она взволнованно. – Изобретение О'Бина, которое сочли чересчур страшным, чтобы даже в самый разгар войны пустить в производство. Смотрите!

Уже смеркалось. Где-то в недрах плавучего дока отвинтили болты, и одна боковая стенка баржи упала в море, другая – на пристань, вперед. Одна за другой демонтировались части баржи, покуда содержимое ее не освободилось. Это была огромная стальная машина, рядом с которой только что выгруженные «броненосцы» выглядели сущими карликами. Она вся топорщилась орудиями, характеристики которых оставляли далеко позади все то, что мы имели на «Дингисвайо». На верхней палубе этой металлической пирамиды были вмонтированы четыре длинноствольные пушки, на второй палубе под ней разместились шесть таких пушек, на третьей – двенадцать, а на четвертой – восемнадцать. На пятой палубе была размещена целая батарея более маленьких орудий, примерно в треть величины остальных, предназначенных для обстрела в ближнем бою. На шестой ступени имелось примерно пятьдесят таких же орудий, в то время как седьмая и восьмая ступени были вооружены сотней современнейших автоматов, из которых каждый мог дать сто пятьдесят выстрелов в минуту. Кроме того, повсюду в броне были предусмотрены бойницы для снайперов. На каждой ступени имелись зарешеченные наблюдательные люки, и каждая огневая палуба могла поворачиваться независимо от остальных. Все орудия внутри башни имели независимый от остальных и очень широкий сектор обстрела. Все в целом было водружено на стальные колеса, из которых самые маленькие были по меньшей мере вчетверо больше человека, и на множество станин, каждая с десятью колесами, так что огромная машина при необходимости могла двигаться вперед, назад, в стороны. При такой величине колес и таком огромном весе она могла сравнять с лицом земли любую преграду.