Несколько минут спустя, когда мы осматривали раненых и пытались оказать помощь тем, кого еще можно было спасти, пришла радиограмма с приказом вновь примкнуть к главному соединению, которое находится на позиции в нескольких милях от побережья Ньюфаундленда. Атлантическая битва закончилась, вражеский флот отступил, но сражение за Америку еще даже не началось.

[16]

Остатки нашего флота собрались следующим утром. Если мы и нанесли поражение австрало-японскому флоту, то потери наши, вероятно, были еще большими, нежели у побежденных. Осталась едва ли дюжина воздушных кораблей; что до подводных лодок, то способных маневрировать нашлось бы не более пяти, а от остального флота уцелело не более половины. Из оставшихся пятидесяти все имели повреждения; частью они были разрушены и находились в плачевном состоянии. «Дингисвайо» был, быть может, в лучшем состоянии, чем большинство родственных ему судов, хотя помпы его продолжали работать на полную мощность. Единственные, кто почти не получил повреждений, были те, кто под защитой темноты буксировал огромную плавучую тушу таинственного монстра подальше от опасности. Над нами дрейфовал «Чака»: генерал Гуд смотрел, как мы болтаемся на волнах беспокойного моря. Удушливый туман, больше похожий на дождь, сыпался с неба и еще больше ухудшал и без того мрачное настроение, охватившее всех. Гордые черно-красные львиные стяги, под которыми мы шли, каким-то образом здесь, в зимнем свете северной Атлантики, выглядели куда менее великолепно, чем под лучистыми африканскими небесами. В толстых свитерах и тяжелых пальто, с натянутыми на лица шапками стояли мы на палубе – замерзшие, измученные и усталые, в самом пессимистическом настроении. «Чака» передал по рации благодарность, но даже это не смогло поднять нашего настроения. Многие африканцы впервые узнали, что такое настоящие холода – те холода, что пробирают до мозга костей, морозят кровь в жилах, холода, которые не прогнать даже щедрыми порциями горячего грога.

Я стоял на мостике и беседовал с капитаном Омбуто о новых климатических условиях. Капитан как раз с большим неудовольствием переваривал известие о том, что температура кажется мне для этого времени года еще довольно высокой, когда пришло сообщение с «Чаки», касавшееся меня лично. Капитан прочел радиограмму, поднял брови и протянул мне листок. Капитан Омбуто, исключительно порядочный человек, никогда не проявлял по отношению ко мне неприязни, как это частенько позволяли себе его офицеры. Он говорил по-английски с сильным французским акцентом (перед войной он несколько лет служил в арабском военном флоте).

– Высокопоставленные персоны, кажется, очень беспокоятся о вас, Бастэйбл.

Радиограмма была подписана только названием флагмана. Она гласила: «Срочно необходимы данные о погибших и раненых офицерах. Что Бастэйбл? Отвечайте незамедлительно». Она была написана на английском языке, хотя среди ашанти «лингва франка» был именно французский.

Прежде чем передавать сведения на флагман, капитан Омбуто подождал, пока ему составят обстоятельный список погибших и раненых. В конце своего ответа он прибавил: «Бастэйбл невредим». Вскоре после этого пришло второе сообщение:

«Пожалуйста, передайте всем мое сочувствие команде, потерявшей столько товарищей. Вы доблестно сражались и хорошо сделали свое дело. Отправьте Бастэйбла на флагман. Шлюпка уже выслана».

Текст был подписан просто: «Гуд». Омбуто прочитал это послание мне вслух, пожал плечами, стянул шапку и поскреб свой лохматый затылок.

– До сих пор мисс Перссон была единственной из вашей расы, кто получил доступ на флагман. Вы идете в гору, Бастэйбл, – он поднял вверх большой палец. – В самом буквальном смысле.

Вскоре после этого воздушная шлюпка опустилась на палубу «Дингисвайо». Я забрался в нее и ответил на салют замерзшего офицера Львиной Гвардии, который ею командовал. Бедняга выглядел продрогшим насквозь, и я подумал, что лучшим стимулом, какой только может найти Гуд, если ему потребуется провести своих солдат по Америке в южные штаты, стало бы обещание теплой погоды.

* * *

Прошло двадцать минут – и шлюпка пролетела через огромный кормовой шлюз «Чаки» и закрепилась в специальном ангаре на нижней палубе. Электрический лифт поднял нас в помещение гигантского корабля, и вскоре я уже стоял на мягком пурпурно-красном ковре контрольной рубки. Помещение имело большие окна по всем стенам, однако они выходили не наружу, а на сам корабль, и сквозь них можно было видеть главную боевую палубу, где большие орудийные стволы высовывались в люки; на бомбовые шахты, теперь по большей части пустые; на усталых офицеров и солдат, стоящих на своих постах. Генерал Гуд, если судить по его виду, спал еще меньше моего, однако Уна Перссон выглядела необычайно свежей. Она приветствовала меня первой:

– Доброе утро, мистер Бастэйбл. Примите мои поздравления! Вы вышли из этой битвы живым!

Генерал Гуд с гордостью сказал:

– Это было, вероятно, самое ожесточенное и крупное морское сражение в мировой истории. И мы выиграли его, мистер Бастэйбл! Что вы теперь о нас думаете? Для вас мы все еще варвары, которые нападают только на слабых и беззащитных, на раненых и беспомощных?

– Ваши люди и ваши корабли сражались с большим мужеством и опытностью, заслуживающими всяческого уважения, – признал я. – И в этом случае, должен добавить, у вас есть все основания гордиться собой – ибо австрало-японский флот напал на нас, не дав себе даже труда приступить к переговорам.

– На нас? – Гуд мгновенно уцепился за это слово. – Следовательно, вы отождествляете себя с нашим делом.

– Я отождествляю себя с моим кораблем, – пояснил я, – пусть даже для меня на борту нашлось чертовски мало работы. Но я полагаю, что был все же наблюдателем, а не участником.

– Как вам угодно, мистер Бастэйбл, – сдался Гуд и провел рукой по своим седеющим волосам. – Я только что дал вам возможность сделать выбор. Мы как раз собирались обедать. Не хотите ли составить нам компанию?

Я сдержанно поклонился.

– Благодарю вас, – ответил я, – с удовольствием.

– Тогда идемте!

Он просунул руку под мой локоть и вывел меня из рубки, направляя к своей квартире, которая соединялась с мостиком коротким трапом. Здесь уже был приготовлен обед – роскошный выбор холодных закусок, перед которыми я не мог устоять. Превосходный белый рейнвейн был подан к столу, и я с удовольствием выпил стаканчик.

– Условия жизни на борту воздушных кораблей кажутся мне куда лучше, чем на морских, – заметил я. – Там, внизу, ледяной холод, и почти невозможно согреться, разве что в кочегарке. Старые «броненосцы», которые ходили на угле, были, по меньшей мере, теплыми в любых климатических условиях!