Они разговаривали несколько раз. Иногда глаза в глаза. Богдан жмурился, отводил взгляд, как трусливый пацан, не знающий, что сказать, сделать, а потом вдруг начинал пожирать глазами рыжие локоны, зелёный, почти кошачий взгляд и едва-едва заметные на экране веснушки.

     Приучал себя к мысли о Крош, Тёме, а позже остро понимал – он не имеет права дать им половину себя, а целого его не было. Не существовало ни на этом свете, ни на том. Она не сможет ему дать ничего, кроме жалости, сочувствия, чёртового сопереживания, которое ему и так обрыдло. А он не сможет всё это принять, как не смог забрать злосчастное покрывало.

     Постепенно разговоры становились короче, паузы длиннее, разочарования в зелёном взгляде больше, неуверенность сменялась глухой решимостью, и однажды звонки прекратились.

     Богдан решил – к лучшему. К лучшему для Крош и Артёма, а ему самому давно всё равно – жить или сдохнуть. И даже как именно сдохнуть уже безынтересно.

     Едва дождался утра, бесконечно измеряя босыми ногами пол в комнате, на кухне, леденящую росу, снова комнату и снова траву у крыльца дома. Курил, глядя на обгоревший соседний дом – больше года назад случился пожар, погибли хозяева – запойные пьяницы. Детей вынесли Богдан с приятелем, а взрослым не сумели помочь.

     Богдан усмехнулся про себя, даже сраный огонь отказался от него, а ведь он старался, лез напролом, искал смерти, был уверен – умрёт. И вот… Живёт зачем-то.

     Женя ответила не сразу, голос звучал глухо, недовольно.

     – Жень, включи камеру, – проговорил он, едва услышав нездоровый голос.

     – Зачем?

     – Хочу тебя видеть.

     – Смотри, – на экране мигнул значок, и появилась недовольная мордашка Крош.

     Богдан впился взглядом в то, что видит… В то, что было Женей ещё месяц назад. На него смотрели одни глаза, впалые, с пугающей чернотой под ними. Бледные, сухие, потрескавшиеся губы, всклоченные волосы, ввалившиеся щёки.

     – Крош…

     – Чего? – буркнули с той стороны.

     – Что случилось?

     – Ты звонишь, ты и говори, что случилось! – зыркнула Женя и зевнула во весь рот, забыв прикрыть ладонью.

     – Прости, ты неважно выглядишь.

     – Я просто хочу спать. Спать хочу. И немного есть, но больше спать. Я устала, – Женя посмотрела с экрана. – Устала я. Усталая я. Понимаешь?

     История простая, как тысячи подобных. Повышение температуры у Тёмки закончилось госпитализацией в инфекционную больницу, где к одному добавилось третье, пятое и седьмое, зато исчезло грудное питание, а заодно сон. Вот уже месяц Женя спала на ходу, ела урывками, мылась частями и мечтала, мечтала, мечтала об отдыхе, а теперь и мечтать уже не могла. Говорить не могла… Только спать. Спать. И уснула, прямо посредине разговора.

     Через час Богдан пообещал озолотить Ермолаеву, если она уговорит упрямую подругу приехать к нему в Хакасию на лето.

     Крош таращилась с экрана и твердила, что это далеко, страшно, неудобно и «вообще», Богдан, когда закончились аргументы «за», заявил, что слышать ничего не желает. Не приедет она к нему – приедет он к ней.

     – В чём проблема, Крош?! – вкручивал он слова в нелепо моргающую, едва расчёсанную, заспанную мордашку. – Здесь тихо. Чистый воздух. Я помогу с Тёмкой. Выспишься!

     – Но…

     – Что ещё?

     – Ничего, – пролепетала Крош и сдалась.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

     Женя смотрела в иллюминатор, машинально придерживая Тёмку. Сынишка сопел в слинге, но она продолжала легонько похлопывать его по попке, поглаживать спинку – движение, вошедшее в привычку, точно так же, как покачивание коляски, кроватки, тележки с продуктами в магазине. Хорошо, если при этом не начинала шипеть, как кошка «ш-ш-ш-ш», автоматически укачивая. Зачем она согласилась на авантюру – отправиться в посёлок вдали от столицы Хакасии Абакана. О чём думала? Думала ли…

     Сейчас, когда самолёт нырнул ниже облаков, в иллюминаторе мелькнула зелень лесного массива, а то и таёжного. Таёжного! С ума сойти! Несколько дней назад Женя представить не могла, что увидит тайгу. Затем сопки, а чуть позже несколько прямых проспектов незнакомого города – она по-настоящему испугалась.

     Что она наделала?! Когда всё пошло наперекосяк? Когда перебралась в Москву? Забеременела, решилась родить без мужа? Пустила жить квартиранта?

     Женька росла самой обыкновенной, ничем не примечательной девчонкой из подмосковного города, из которого выбиралась всего раза четыре – с редкими школьными экскурсиями. Родители отпуск проводили дома, если вдруг уезжали, то без детей. Редкие родственники приезжали сами и ненадолго. Училась она средне, в активистах школы не значилась, первой красавицей не считалась. Поступила в ближайший от дома колледж, получила специальность «логист», устроилась на работу продавцом, тоже рядом с домом. Жила с родителями.

     Мужчины? Ничем не заканчивающиеся романы были, но ничего серьёзного за почти двадцать семь лет не случалось, несмотря на рождение сынишки.  Не нравилась Женя мужчинам. Внимание привлекала – одни рыжие кудри чего стоили, фактурная фигурка, полная грудь и наличие бёдер при тонкой талии – на этом достоинства заканчивались. Невысокая, веснушчатая и курносая.

     За предложение переехать в Москву, ухаживать за родной бабушкой, Женя ухватилась с энтузиазмом. Давно смотрела в сторону столицы, почти все приятельницы перебрались, она чего-то страшилась. На словах показалось просто. Приготовить обед старушке, убраться в квартире, принести продуктов, вызвать врача.

     Поначалу почти так и было: Женя устроилась на работу, взяла домашние хлопоты на себя, следила за приёмом лекарств, вызывала врачей или везла бабушку в поликлинику на такси. Скоро милая старушка показала нрав, о котором внучка слышала с детства. Разбрасывала вещи, выкидывала еду, обманывала, что принимала лекарства, требовала скорую помощь каждую ночь, голося на весь мир, что умирает. Женя стыдилась вызывать врачей. Их она знала уже в лицо, те её тоже. Некоторые смотрели с сочувствием, иные с раздражением, только что Женя могла поделать, когда бабка заходилась в рёве иерихонской трубы, требуя докторов.