Когда ему поставили капельницу и взяли анализы, я прибегнул к самому распространенному обследованию в экстренной медицине: скомандовал положить его в бокс, где его состояние будет периодически оценивать медсестра. И отправился к следующему пациенту.

Ночь, судя по всему, выдалась загруженная, потому что анализ на уровень алкоголя в крови занял почти целый час. Насколько я помню, его содержание было умеренно высоким: чуть больше 0,2 % или около того. Я бы от такой дозы уже отключился, но алкоголик со стажем вполне мог выглядеть нормально.

И тут сестра, наблюдавшая за пациентом, с встревоженным видом пришла за мной. Я спросил, не стало ли ему хуже.

– В целом нет, – ответила она. – Он все еще спит.

– Но вы обеспокоены, – заметил я.

– Да, – сказала сестра. – Понимаете, ему пора бы проснуться. Прошел целый час – он должен начать просыпаться и мучиться похмельем. А тут ничего подобного.

Я пошел взглянуть на пациента.

Она была права: он крепко спал. И, кажется, тихонько храпел. Я осторожно его потряс; в ответ мужчина поднял руку и оттолкнул меня. Но не более того. Он не открывал глаза и ничего не говорил. Стоило мне перестать его трясти, как он снова опустил руку и погрузился в сон. Я потряс его еще раз и позвал по имени. Он опять меня оттолкнул, но на этот раз слегка приоткрыл глаза и пробормотал что-то неразборчивое. И заснул обратно. Он вел себя так, будто за час не проспался, а наоборот, опьянел еще сильнее.

Это было подозрительно. Если ты пьян и ложишься спать, действие алкоголя ослабевает. Тело перерабатывает его с предсказуемой скоростью. К этому моменту он должен был немного протрезветь. Но не протрезвел.

Что же случилось? Он напился и упал в обморок у себя перед домом. Да, он был весь растерзанный и пах перегаром, но у него на голове не было никаких ран или других признаков травмы, да и поблизости на лужайке не валялось ничего, что могло его травмировать.

И все же.

В скорой помощи мы ищем не то, что случилось вероятнее всего – мы ищем то, что маловероятно, но все-таки возможно, и что навредит пациенту, если мы это упустим. В данном случае я опасался скрытого повреждения мозга, поэтому направил мужчину на томографию.

И тут, пока мы дожидались результатов, позвонил полицейский, обнаруживший его. Полиция сделала еще одну находку.

Доставив пациента к нам, они получили вызов: автомобильная авария в двух кварталах от его дома. Странно было то, что жертв на месте не оказалось. Водительская дверь была открыта, но самого водителя и след простыл. Они проверили регистрационные данные и… вуаля: машина принадлежала нашему пациенту. Мы, наконец, поняли, что с ним произошло.

Он сильно выпил. Но не дома. Он напился в баре за пару миль отсюда. Потом, по пути домой, врезался в дерево. Судя по всему, он был пристегнут, так что серьезных травм не получил. До дома ему оставалось всего ничего, поэтому он выбрался из машины и побрел пешком.

И тут ему невероятно повезло: в дом он так и не попал.

Вместо этого, уже подходя к дверям, мужчина отключился и упал на лужайке, где его обнаружили полицейские. А потом, по еще одной счастливой случайности, отвезли в больницу, вместо того чтобы уложить отсыпаться в камере.

Так в чем же было везение? Сейчас узнаете. Дело в том, что мы получили его снимки.

Похоже, что в момент аварии, хотя ремень был пристегнут и головой пациент не ударился, его мозг перенес сотрясение, при котором разорвалось несколько небольших вен, идущий от черепа к мозговым оболочкам. Затем, в течение следующих нескольких часов, у него под черепом начала скапливаться кровь, которая, в свою очередь, стала давить на мозг. Процесс не успел зайти слишком далеко, поэтому мы вовремя вызвали нейрохирурга, который просверлил в черепе несколько отверстий и откачал кровь.

Если бы ему удалось попасть домой, и он отключился бы там, то, скорее всего, уже бы не проснулся.

В первый мой день в медицинском колледже декан факультета встал перед аудиторией и, вертя на пальце неврологический молоточек для проверки рефлексов, словно это был шестизарядный револьвер, сообщил нам, что половина из того, чему нас будут учить – заблуждение. Проблема в том, что неизвестно, какая именно половина. С этим нам предстоит разобраться самим.

Он ошибался. Не половина – гораздо больше. Собственно, единственное, что в медицине является непреложным фактом, это то, что непреложных фактов в ней нет, а большинство сюрпризов – неприятные.

Большинство, но не все.

Очередной солнечный день в городе Огаста, штат Джорджия. Университетский медицинский центр. Дежурная сестра сообщила мне, что скорая везет к нам десятилетнего мальчика. Он купался с друзьями в канале, прокопанном параллельно реке Саванна, ушел под воду и не вынырнул. Один из друзей сумел добраться до телефона и позвонить 911. Скорая приехала быстро; с помощью друзей мальчика удалось обнаружить и вытащить из воды. Фельдшер сразу начал реанимационные мероприятия, ребенка должны были вот-вот доставить.

Сестры уже готовились к реанимации. Пункт скорой помощи при университетском медицинском центре – второй по загруженности в штате Джорджия – около шестидесяти пяти тысяч пациентов в год, – и персонала там достаточно. Одну сестру я назначил на непрямой массаж сердца, еще несколько должны были набирать лекарства в шприцы, ставить капельницу и подключать монитор ЭКГ. Специалист по дыханию стоял в изголовье стола, готовясь позаботиться о том, чтобы пациент дышал. Вызвали капеллана и сотрудника по связям с родственниками.

Канал был недалеко от госпиталя, так что скорая привезла мальчика буквально через пару минут. Фельдшеры стремительно переправили его в бокс, не прерывая реанимационные мероприятия, и передали сестрам, а сами встали у перегородки, чтобы помочь в случае необходимости, но не мешать работать. От скорой я получил листок с историей спасения: время звонка, время прибытия, как ребенок был обнаружен и извлечен из воды, как прямо на берегу ему делали искусственное дыхание – безрезультатно, далее интубация и доставка в госпиталь. Две цифры сразу бросались в глаза: время, когда поступил звонок в 911, и когда мальчика вытащили на берег.

Между ними было пятнадцать минут.

– Все данные верны? Он пробыл под водой четверть часа? – переспросил я.

Фельдшер кивнул.

Помню, как я смотрел на ребенка. Он выглядел на свой возраст: здоровый и крепкий, только-только подошедший к порогу, за которым начинается бурный рост тинейджера и переход во взрослую жизнь. Но, как и та девочка много лет назад, он был обмякший, с расширенными зрачками, ни на что не реагировал и не делал попыток дышать. И, конечно, вместо сердечного ритма на мониторе светилась прямая линия.

Короче говоря, мальчик был мертв.

Тут в двери реанимации словно невзначай заглянул высокий мужчина с преждевременной сединой волосах. Совершенно спокойный, он вел себя так, будто все в мире было в полном порядке. Словно реанимация – просто кухня, а он зашел спросить, не помочь ли с готовкой. И даже тогда вряд ли можно было бы казаться более расслабленным и умиротворенным. Звали его Дик Эккерт. Он был еще одним врачом-педиатром скорой помощи из нашей группы.