Перси не был уверен, сколько прошло времени, прежде чем губы Люси последний раз коснулись губ кораблестроителя, и она увела его, улыбаясь. Герцог подождал ещё немного, и, удостоверившись, что они ушли, направился к тому месту, где Люси лежала в чужих объятиях: во мху что-то поблёскивало. Розовая жемчужная пуговка. Он наклонился и поднял её. Плотно сжав кулак, сэр Кромптон улыбнулся, всматриваясь в темноту леса.

Это будет легко. Теперь у него есть всё необходимое.

Всё было именно так, как ей говорили Мэй и Ханна. Она почувствовала это, как только приблизилась к течению – неумолимый поток, ни в какие сравнения не шедший с тем, что были на мелководье. Она чувствовала, как каждая клеточка её тела и разума, словно железные стружки к магниту, тянется к какому-то неизвестному месту, кажущемуся таким знакомым. Они покинули мелководье на рассвете. Каждая сестра придумала повод, чтобы исчезнуть на весь день. Люси ещё раз воспользовалась обязанностями подружки невесты, хотя ей и пришлось наврать Маффи, сказав, что всё это время она проведёт с Финеасом. Ханна отработала два дополнительных дня, поэтому смогла устроить себе выходной. Мэй оказалось легче всего. Она просто сказала отцу, что приехал Хью и они хотят пойти на Зелёную гору: раньше они часто так делали. Эдгар Плам пожелал дочери удачи и попросил не волноваться сегодня об обязанностях на маяке – он с удовольствием сделает всё сам. Ханна и Мэй никогда не плавали к обломкам «Решительного» днём, а сегодня было особенно солнечно. Обычно они смотрели на затонувшую громадину, освящённую лишь скудным лунным светом, умудрившимся проникнуть на морские глубины.

Но теперь тёмные глубины прорезали яркие солнечные лучи – они золотили фигуру морского ангела. Люси разглядела лицо, столь похожее на собственное и лица сестёр, что на мгновение она замерла на поверхности, не в силах плыть дальше. Придя в себя, девушка медленно двинулась к фигуре, украшавшей нос затонувшего корабля.

– Мама, – прошептала она на подводном языке, протянула руки и обхватила тонкую деревянную шею.

«Если бы ты только была живой. А не деревянной». На что это было похоже: лежать младенцем в маминых руках, когда тебя укачивают и она, и ласковое море?

Она не знала, сколько времени обнимала её, но тут почувствовала движение воды: к ней плыли сёстры. Люси повернулась к Мэй и Ханне:

– Возможно ли это – плакать под водой?

– Посмотри, – мягко сказала Ханна. – Посмотри на её подбородок: маленькая ямка, как у нас всех.

Ханна коснулась подбородка Люси, пока та всматривалась в лицо деревянной фигуры.

– Вы знаете, как её звали? – спросила Люси. Мэй с Ханной покачали головами.

– Как вы думаете, как она оказалась на этом судне? Мы родились здесь?

Девушки снова покачали головами.

– На эти вопросы, – начала Мэй, – наверное, почти невозможно найти ответы. Мы сотни раз обдумывали их. Но всё так таинственно. Мы можем только предполагать, да и то без особой уверенности. Мы знаем имя капитана – Уолтер Лоуренс.

– Как вы думаете: он мог быть нашим отцом? – спросила Люси.

– Возможно, – проговорила Мэй.

– Он был сыном моря?

Мэй пожала плечами.

– Это практически невозможно сказать наверняка, – заметила она.

– Но если мы хотим разгадать эту тайну, начинать точно нужно с корабля. С Решительного. Мы тебе сейчас покажем, – сказала Ханна. – Каждый раз, приплывая сюда, мы пытаемся найти ключ к разгадке. Что-нибудь, что прольёт нам свет на судьбу мамы и капитана.

Они проплыли через пробоину в огромном корпусе.

– Это каюта капитана, – объяснила Мэй, когда они подплыли к перевёрнутому навигационному столу.

– Здесь мы нашли гребень из ракушки, как у Мэй. Мы решили, что его возьму я, потому что у неё уже есть такой. Может быть, мы найдём ещё один тебе.

– А если нет, я знаю, где можно понырять за такими раковинами – там, где я нашла свою. Глубоко-глубоко рядом с Мариникус-Рок.

Но Люси её уже не слушала: она увидела небольшую нишу над кроватью.

– В одном из отделений живёт осьминог. Он очень не любит, когда его тревожат, – сказала Ханна.

– А это что? – спросила Люси, доставая из одной из ячеек камешек.

– О, это! Мы совсем забыли! – воскликнула Ханна.

– Какой красивый, – проговорила Люси, рассматривая его, изучая причудливую форму, подставив под солнечный луч, пронизавший глубины.

– Мы думаем, это подарок на память от нашей мамы, – сказала Мэй.

– Но почему вы тогда не забрали его? Я хочу сказать, если это подарок от мамы, разве вы не хотите, чтобы он был у вас? А вдруг это какая-то подсказка?

Мэй с Ханной озадаченно посмотрели друг на друга.

– Думаю, мы, сами того не осознавая, ждали тебя, – медленно проговорила Мэй. – Теперь мы можем взять его в нашу пещеру.

– Он похож на сорванный цветок – на лилию, – заметила Люси, задумчиво поглаживая камень кончиками пальцев. – Наверное, это окаменелость. Я видела похожие в нью-йоркском Музее естественной истории.

– Действительно? – переспросила Мэй. – Ты видела настоящие окаменелости?

– Мне бы хотелось сходить в музей, – добавила Ханна. – Я ни разу не была.

– Я тоже, – кивнула Мэй.

– Но знаете что? – продолжила Люси, поднёсшая камушек к самым глазам. – Есть ещё кое-что интересное, кроме того, что он похож на лилию. Смотрите: это же поток. Возможно, схема морского течения. Вот: как будто рисунок текущей воды. – Что-то шевельнулось в её памяти, какое-то недавнее воспоминание. – Что-то мне это напоминает.

– Что же? – спросила Ханна.

– Что-то, что я видела, слышала или читала…

– Или видела во сне? – улыбнулась Ханна.

– Возможно. Но я никак не могу вспомнить.

– Ты обязательно вспомнишь, – заверила её Мэй. – А теперь нам пора возвращаться.

* * *

Люси плыла и думала о полируемом морем лице деревянной фигуры матери. На нём сохранились бледные следы краски – розовая на пухлых губах, тонкий слой зелёной на глазах – раньше цвет явно был гораздо ярче, оранжевая – на волосах, которые когда-то были ярко-рыжими. Люси без труда смогла представить, как она могла бы выглядеть почти восемнадцать лет назад. Люси крепко сжала камешек и задумалась, но на этот раз не о цвете глаз и волос матери, а о её голосе. И в этот момент она вспомнила. Но не голос мамы. Голос другого человека: доктора Форсайта, который она слышала тем весенним утром в Музее естественной истории:

Человек в лодке из тюленьей кожи, закутанный в парку на котиковом меху. Человек-тюлень, как стали называть этих людей, выходящих в море без смертельных ран, или любых других следов насилия, но умирающих в его ледяных объятиях, сбившихся с курса…