Василий Моисеевич вышел из-за стола, налил себе и супруге по стакану воды, залпом выпил и покинул клинику. Прогуляться на свежем воздухе.

Последнее письмо Анне

"Дорогая моя Анна! Вот и наступила свобода. Прямо на меня. Каблуком.

Возможно, что часть ее давления перейдет и на тебя.

Объясняю человеческим языком.

Мы с доктором Неведровым порвали наш контракт! И даже сожгли. Ты веришь? Кстати, я не давала ему обет молчания, то есть тайны в нашем разрыве нет никакой - с моей точки зрения. Возможно, наши с ним точки зрения не совпадают. Собственно, кроме тебя, я никому и не скажу и не сказала бы, да и вообще клиенты нашего доктора обычно молчат пожизненно и посмертно. Ввиду специфики его работы.

Желчность моего тона - автоматическая, по инерции. Извини. На самом деле все изменилось, и ты обязана это знать. Доктор на прощание назвал меня жестокой, а мою душу - недоброй. Еще месяц назад я из его уст восприняла бы это как комплимент. Но сейчас все очень изменилось, и мне его даже жаль. Тем более что я, как он думает, изуродовала его телепатию, лишив рабочего инструментария. На то были, конечно, причины, но я-то вырвалась, а он пока ходит какой есть. Я пока поддержала его версию, но какой из меня маг! Он сам потерял свою голову. Запутался в своем величии. За что, я думаю, и пострадал на один талант, правда, на самый ценный для него.

Теперь в его доме полный разлад и разброд. Подробностей не знаю, но, кажется, это тоже косвенно связано со мной.

В мой последний клинический визит я познакомилась с девушкой неописуемой красоты и удивительно целомудренной души. Я говорила тебе о ней. Помнишь?

Она живет в его доме. Называется секретарша, но скорее всего это его родственница. К жене профессора эта девушка, Тима, относится как к матери. Может быть, это их общий или чей-либо частный ребенок, но в любом случае - если такое чудо возможно вблизи такого монстра, как наш доктор, значит, я чего-то не понимаю в жизни.

Его ближние и пособники - которых раньше я не встречала - априори представлялись мне с копытами, хвостами и прочими рогами. Естественно. И вдруг - ангел! В натуральную величину.

И теперь - представь себе комизм ситуации! - я просто мечтаю вновь оказаться в доме у Василия Моисее?вича, чтобы общаться с этой девушкой. Не знаю зачем. Даже просто видеть ее - одно удовольствие. Она настолько затмевает все, что находится в клинике, что даже профессор начинает казаться приятным человеком.

Мне почему-то сразу расхотелось писать ту трагиче?скую книгу, которую я начала с твоей помощью. Мне захотелось рисовать. Но способностей к этому Бог не дал мне никаких, я абсолютный ноль в живописи и даже не разбираюсь в картинах, написанных другими, даже великими... Я искренне не могу отличить так называемую хорошую картину от нехорошей. А хочется. И вот теперь еще и рисовать Тиму захотелось.

Что ж, буду пользоваться тем, что Бог уже дал. Опишу тебе Тиму словами.

Представь, что ты идешь по цветущей липовой аллее. Пахнет крупными мохнатыми липовыми цветами. Ноздри твои не могут угомониться: запах накатывает волнообразно, а ты хочешь, чтобы пространство запаха было изо?тропно. Ты против дискретности восприятия. Ты хочешь все сильнее, хочешь залпом и чтобы без малейшей зазоринки между обтекающими тебя мирами запаха и чистого зеленого цвета.

Вот такая девушка. Рыбки в ее аквариуме с нежно?стью следят за каждым ее шагом. Чуть только она приближается к стеклу, они все до одной слетаются со всего громадного водоема и, не толкаясь плавниками, стараются занять ближайшую к Тиме точку. Зрелище - невероятное! Они же все и разноцветные, а на высовывающихся из воды радужных мордочках солнечные лучи играют тарантеллу. Даже кораллы и актинии, произрастающие в этом водоеме, кажется, хотели бы приласкаться к Тиме.

Две рыбки не выдержали и выпрыгнули. Тима схватила два хрустальных бокала, поймала в каждый по беглянке, плеснула им воды, один бокал дала мне, и мы с ней побежали показывать рыбок в хрустале старшему населению дома. И мне казалось, что в ту минуту я держала в бокале свое собственное сердце, которое счастливо купалось в морской воде и в солнце, на свободе, - без меня и моих проблем. Все муки сердца ушли, растворились в чудесной хрустальной влаге.

А тебе, Анна, действительно никогда не встречалась Тима? Впрочем, скорее всего нет. Ах да, ты говорила мне. Ведь тебе не надо было ходить к профессору лично. Это он ходил к тебе и в больницу, и на спектакли, а он всегда делает это один.

Я почему-то уверена, что тебе тоже необходимо увидеть Тиму. Подумай, как это сделать. Поговори еще раз с профессором. Чует мое сердце, что надо, надо.

...Вот такая дребедень со мной приключилась, дорогая подруга. Рвалась из кожи, чтобы победить профессора и никогда к нему больше ни ногой, и вдруг - сижу и думаю: под каким бы предлогом пробраться в его дом? Мы с ним на прощальном ужине договорились остаться друзьями, а в знак дружбы он попросил меня убрать с его головы экран, отрезавший его ясновидение. Но у меня это не получается! Я вижу, что его туман не рассеивается. Наоборот, сгущается и, дразня меня, играет формами: то колпаком прикинется, то шляпой, то шлемом водолаза. Может быть, дело в моем новом состоянии: я спокойна, во мне светло, такой терем-теремок в душе...

Впрочем, сейчас я уверена, что это - с профессором - сделала не я. Вижу последствия, но не вижу себя причиной. Не столь уж велико мое самомнение, чтобы всерьез играть такими вещами. Да и был ли он ясновидящим? Впрочем, телепатия у него была. Это я помню.

Я хочу поговорить с Тимой, но, не выполнив уже друже?скую просьбу профессора, я не могу явиться в его дом. С контрактной повинностью можно было прийти пустой, хоть и за штраф, - а сейчас неприлично. Тем более что он ждет меня, - я чувствую. Я чувствую, как он каждый день сам пытается содрать с себя экран, чуть не головой об стену бьется, - но не получается. И у меня тоже не получается. И наверное, не получится. Это с ним все-таки не я сделала. Точно не я.

Прости, Анна, дорогая, пойду попробую что-нибудь придумать. Мне очень надо найти ход к Тиме, а для этого я хочу сначала как-то спасти профессора. Но как?..

А чудо Тимы - действительно настоящее чудо: она светится, и рядом с ней гораздо ближе чувствуешь облака и даже звезды, днем. Природа, очевидно, что-то очень важное имела в виду, когда сотворяла Тиму..."

В монастырь

Доктор вел машину и старательно думал только о правилах дорожного движения. Рядом сидела Тима и внимательно разглядывала окружающий мир, и зеленый цвет мира плавал в зеленых колодцах ее новорожденных глаз. Это было очень красиво. Поэтому профессор старался не смотреть на Тиму и думать только о дороге, шлагбаумах, крутых поворотах и иной чепухе, о которой он никогда раньше не думал, поскольку был очень опытным водителем. Раньше.

- Мама будет приезжать ко мне? - неожиданно спросила Тима.

Неожиданно, потому что перед отъездом жена профессора сто раз уверила девушку в своей любви и тысячу раз пообещала видеться с ней почаще.