и вниз по течению реки она сделалась легендарным персонажем, народ приписывал ей многие исцеления, утверждал о множестве видений и чудесных явлений, знамений и посланий.

– Вот я и пытаюсь напоминать людям, когда приходит день её поминовения. Правда, для речных жителей не всегда легко определить, какое вообще сегодня число. Живут-то они без календаря.

На богослужение пришло лишь несколько человек. Перед этим священник крестил на берегу новорождённого, окропив ему лоб мутной речной водой.

– Святой воды у нас как таковой нет, – объяснял он янки. – Так что епископ издал декрет о том, что отныне в этой реке вся вода святая. Это я им так говорю.

Завёрнутый в платок, ребёнок безжизненно обвис на руках – глаза закрыты, рот нараспашку – и пускал пузыри слизи. Мать и сама ещё толком не вышла из детского возраста.

Янки заметил:

– Этот малыш, кажется, тяжело болен.

– Вы бы удивились, когда узнали бы, какие из них умирают, а какие выживают, – ответил он этому янки. – Это всегда неожиданность.

Они собрались на вечернюю мессу. Глазами гостя он видел всё как бы по новой: маленькую серую комнатку, рассохшиеся деревянные скамьи, заросший плесенью земляной пол и самих прихожан – горстку невежд, десять, одиннадцать… четырнадцать пришедших на службу, включая самого янки. Пара старух, пара стариков, несколько сопливых младенцев с чёрными глазёнками. Малыши не ревели. Изредка кто-нибудь из них то кашлял, то издавал некий квакающий звук. Старухи блеяли что-то в ответ, старики невнятно бубнили.

Гость в своих брюках защитного цвета, в своей грязно-белой футболке сидел на скамье среди прочих и сиял так, будто был последним американцем на свете – искренним, дружелюбным, внимательным слушателем, но в самой сердцевине его взгляда просматривалось пугливое одиночество.

Что же сегодня следует читать? Кариньян опять потерял книгу с графиком литургий. Вообще-то он годами с ней не сверялся, просто читал всё, что взбредало в голову, на каком стихе откроется Книга.

– О, есть кое-что. – Он прочёл по-английски: – «Итак, если есть какое утешение во Христе, если есть какая отрада любви, если есть какое общение духа, если есть какое милосердие и сострадательность…»[38]

Попытался объяснить на местном наречии, что́, по его мнению, может иметься в виду под «милосердием и сострадательностью», и закончил так:

– Не совсем понимаю, что это значит. Наверно, то, что мы чувствуем к своим родным и близким.

Отыскал пятый стих двадцать седьмой главы Евангелия от Матфея: «И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошёл и удавился».

Теперь – проповедь.

– Сегодня буду говорить по-английски.

Он не отдавал себе отчёта, почему так. Видимо, было ясно без слов, что присутствие янки подразумевает такого рода любезность. Ну и не то чтобы кто-то из этих людей понял его мысли на каком бы то ни было языке. Суеверные вампиропоклонники! Правда, он и сам однажды видел, как по небу летит асванг с окровавленной детской ручкой в пасти…

– Я сказал им, что сегодня проповедь будет на английском. Вообще-то я ничего не подготовил. Сегодня мы поговорим о том, что я вам прочитал, о предателе Иуде Искариоте: «И, бросив сребреники в храме, он вышел, пошёл и удавился». Он возвращается в храм, к тем, кто заплатил ему денег за то, чтобы он предал своего Учителя. Хочет вернуть их грязное серебро, но они его не приняли. Задумывались когда-нибудь, почему? Почему они отказались от таких хороших денег? Отчего так? Отчего же это, «бросив сребреники в храме, он вышел, пошёл и удавился»? Исповедаюсь вам напоследок. Кто из библейских персонажей больше всего похож на меня – или на кого больше всего похож я? Иуда. Иуда-предатель – это я. В чём тут ещё исповедаться? Никто не платил мне за предательство Иисуса, но какая разница, правда ведь? Мне никогда не вернуть свой долг. Они никогда не возьмут своих грязных денег.

За тридцать с лишним лет Кариньян ни разу не говорил так долго на своём родном языке. Он дал волю красноречию, и английские слова летели у него изо рта, будто из громкоговорителя:

– Моя бабушка, бывало, любила помянуть в речи эти слова, «милосердие» и «сострадательность». Так я и не спросил у неё, в чём смысл этих понятий.

Помню, как я отвернулся от бабушки. Я её очень любил и сам ходил у неё в любимчиках, но потом, когда пришли годы моего отрочества, двенадцать, тринадцать лет, она переехала жить с нами, и я с ней очень плохо обошёлся. Она была просто старушка, а я очень плохо с ней обошёлся.

Не люблю об этом вспоминать. Очень уж горька эта память. Бабушка меня любила, а я проявил к ней такое неуважение. Я тогда ни к кому не испытывал чувства любви.

Здесь, конечно, люди живут так бедно, болеют так много, что любить их невозможно. Это утащит тебя на дно. Как полюбишь – так и пойдёшь ко дну. Каждый здесь умеет дарить любовь, но любить его в ответ – как ходить по зыбучим пескам. Я не Христос. Ни один человек – не Христос.

А иной раз мы становимся разбойником на кресте, тем самым, которого распяли рядом с Иисусом, разбойником, который повернулся к Иисусу и сказал: «Помяни меня, Господи, когда приидешь в Царствие Твое!» Иисус же смилостивился и молвил: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю»[39]. На самом деле я думаю, что нам остаётся быть либо одним, либо другим. Либо мы предатели, либо мы разбойники.

Оглядываюсь я вокруг и думаю: как я попал сюда, в Насадай? Как меня сюда занесло? Это же просто поворот в лабиринте. Островок на болоте. Иуда прыгнул в пропасть, и Бог ведает, один лишь Бог ведает, поднимется ли он когда-нибудь наверх, а? На то исключительно воля Божья. Кто мы такие? Иногда мы все Иуды. А Иуда… Иуда вышел, пошёл и удавился.

Все эти тридцать лет и ещё больше, которые я прожил среди дикарей, среди их всесильных богов и богинь, впитывал в себя их верования – ведь это, знаете ли, вовсе не сказки, в них всё по-настоящему, они обретают реальность, как только ты их в себя впитаешь, впустишь в своё сознание все картины их сказок, живя среди свершений их предков, за все эти годы, за которые я встретился лицом к лицу с их вредоносными демонами и святыми, святыми, которые носят имена католических святых, но только для маскировки… Сколько раз был я близок к тому, чтобы пропасть навеки, сколько раз я блуждал рядом