Кира кивнула – не столько словам Ильи Зурабовича, сколько своим мыслям.

– Пойдем в дом. Тут холодно. Не хочу, чтобы ты простыла. К тому же мне нужно уехать. Вот думаю: может, ну его, этот конгресс?.. Не хочется оставлять тебя в таком состоянии.

– Это вы перестаньте, доктор! – усмехнулась Кира, поднимаясь следом за Ильей Зурабовичем. – Не такая уж я слабая.

Той ночью, лежа в своей кровати в ставшей ей уже домом больничной палате, она впервые за все это время увидела приятный и вполне связный сон. Пережитое вечером потрясение, удивительно, не вызвало бессонницы, хоть Кира и опасалась, что не сможет этой ночью уснуть. Может, все дело было в успокоительных каплях, которые по рекомендации доктора дала ей медсестра, но на этот раз Кира не провалилась в сон как в черную бездну, а опустилась в него мягко, как в перину.

Ей снилось море, которое ласково касалось ее босых ступней, в то время как пальцы рук зарывались в прохладу влажного песка. Она сидела у кромки воды, запрокинув лицо к солнцу, которое уже не палило нещадно, а прикасалось к коже нежно, словно материнская ладонь. Близился закат, и море у горизонта окрасилось в приглушенно-красные тона. И по этим кисельно-брусничным водам скользили челноками белые парусники, сшивая в одно полотно море и небо. Легкий бриз касался влажными поцелуями оголенных плеч, и Кира жмурилась от удовольствия. В груди теплым огоньком, будто от маленькой свечи, разгоралось счастье, и девушка, жмурясь, еще и улыбалась. Кто-то рядом сидел с ней на песке, чье присутствие Кира, прикрыв глаза, только чувствовала. Но именно присутствие этого человека, а не море, и было причиной ее счастья и умиротворения. Тот, кто находился рядом, пошевелился, и Кира, услышав шорох, приоткрыла глаза. Первое, что она увидела, слегка повернув вправо голову, – это длинные загорелые ноги рядом со своими. Человек рядом приподнялся и, зачерпнув пригоршню морского песка, пропустил его сквозь пальцы. Кисти рук у него оказались красивыми – с широкими ладонями и длинными, будто у музыканта, пальцами с прямоугольными ногтевыми лунками. На его запястье была повязана сплетенная из цветных нитей фенечка, и Кира улыбнулась тому, как забавно выглядело детское украшение на мужском запястье – невинно и наивно, и в то же время этим лишь подчеркивая силу и мужественность загорелой руки. За их спинами кто-то прошел, громко разговаривая на иностранном языке. И Кира узнала этот язык – певучий и одновременно эмоциональный, как исполняемое на гитаре фламенко. Да, она находится в этой стране, и тот, кто с ней рядом… Но додумать Кира не успела, потому что солнце внезапно погасло и с неба плотным занавесом упала темнота. Налетевший порыв ураганного ветра вырвал девушку из счастливого воспоминания и швырнул в черную пропасть, из которой опять повеяло гарью. «Ты уже умирала, сейчас умрешь опять!» – то ли сказал кто-то рядом с ней, то ли это произнесла во сне она сама. И после этого проснулась.

В приглушенном свете, попадающем в палату из коридора через окно над входной дверью, Кира увидела фигуру. Кто-то стоял рядом и рассматривал ее спящую. В первое мгновение девушка даже не испугалась, приняв увиденное за продолжение кошмара. И эта секунда промедления оказалась роковой. Тот, кто стоял у кровати, вдруг наклонился к ней и сдавил ей горло так решительно и быстро, что Кира и крикнуть не успела. Лицо убийцы расплывалось мутным пятном, двоилось и вновь сходилось в одно, более четкое. Тот, кто решил ее убить, делал это не таясь, хладнокровно и будто получая удовлетворение. Кира задергалась, пытаясь освободиться, замотала, насколько могла, головой. Но тот, кто ее душил, проворно сел ей на ноги и коленями прижал к кровати ее руки. Кира замычала, но голос ее прозвучал слишком тихо, чтобы его услышали. Сердце, словно предчувствуя финал, заколотилось с такой силой, что Кира ощущала, как оно бьется о ребра, словно о прутья – закрытая в клетке дикая птица. Перед глазами замелькали разноцветные круги, завертелись все быстрее, будто отплясывали под неслышимую музыку «Семь сорок». Может, как пишут в книгах, перед глазами бы и промелькнула вся прожитая жизнь, если бы Кира ее помнила. Но даже в этот последний момент она не смогла ничего вспомнить о себе.

А потом ей стало внезапно легче. Так легко, что она почувствовала, как воспарила над кроватью, взмахнула освободившимися руками, дернула никем теперь не удерживаемыми ногами. Оказывается, смерть – это и правда легко, это желанное освобождение и полет – на свет в конце тоннеля. Все как пишут в книгах. Все так и есть. Кира засмеялась, вернее, ей показалось, что она засмеялась, а на самом деле из ее горла вырвался сиплый звук, оборвавшийся кашлем. И только тогда, поперхнувшись воздухом, она поняла, что вовсе не умерла. Что легко ей стало оттого, что ее душитель внезапно слез с нее. И свет, который Кира приняла за известный «свет в конце тоннеля», на самом деле – это освещение в коридоре, которое щедро хлынуло в палату в дверной проем. Кто-то вошел к ней, и это спугнуло убийцу. Кстати, где он? Вернее, она.

– Не спишь? – спросил Киру женский голос, и мгновением позже в палату ярко брызнул свет от зажженной лампочки. В своей спасительнице девушка узнала дежурную медсестру. – Я тебе забыла температуру померить. А Зурабович просил.

– А… А где та девушка? – спросила Кира. Сердце все еще колотилось, в груди болело, а горло наждачно саднило.

– Какая девушка? – не поняла медсестра.

– Та, которая здесь была!

Кира в тревоге заглянула под кровать, но там никого не оказалось. Затем – в узкий шкафчик. И даже выдвинула ящик тумбочки, несмотря на абсурдность предположения, что там может кто-то спрятаться. И только по ошарашенному взгляду медсестры, замершей посреди палаты с приготовленным градусником, она поняла, как пугающе странно выглядит ее суета.

– Никого тут нет, – осторожно заметила медсестра, подтверждая опасения Киры, что ее рассказ о ночной визитерше воспринят всерьез не будет. – А что случилось?

– Ничего, – пробормотала, опомнившись, девушка и невольно потерла болевшее горло. – Мне… Мне, похоже, приснился кошмар.

– Ну надо же, а я думала, что капли помогут, – сокрушенно покачала головой медсестра и протянула градусник. Кира машинально сунула его под мышку и замерла. Капли – хорошее, хоть и притянутое объяснение случившегося. Может, в них содержался какой-то галлюциноген? И все ей примерещилось-приснилось? Но почему тогда так болят горло и грудь? Как это объяснить? А еще хуже – как объяснить то, что убить себя пыталась она сама. Будто раздвоилась на те ужасные мгновения: одна Кира лежала на кровати и сопротивлялась, вторая – сжимала ей шею. Бред.

– Все в порядке? – обеспокоилась медсестра.

– Да-да, – кивнула девушка.

Медсестра померила ей температуру, и после ее ухода на Киру навалился страх – густой, черный, как мазут, от которого отмыться не так просто. Она так и не смогла уснуть до утра – боялась. Просидела на кровати, подложив под спину подушку и глядя то в темное окно, то в освещенный квадрат над дверью. Свет она не зажгла, чтобы не привлечь внимания медсестер. Хотя, по логике вещей, как раз оставаться одной и было опасно. Но ей казалось, что сегодня убийца уже не осмелится повторить свою попытку. И боялась – на будущее. Боялась, потому что не могла найти произошедшему объяснений.