Пожалуй, можно было бы назвать Лу максималисткой в любви, выдвигающей к близости мужчины и женщины предельные требования на всех уровнях. С какими бы мужчинами ни сталкивала её судьба, Лу, строя отношения, всегда придерживалась характерного для неё почерка смыслом возникающей близости было взаимное возвращение к основам андрогинизма, духовной бисексуальности.

Понятие «андрогинизм» (от греческих слов andros — мужчина и gin — женщина) восходит ещё к Платону, который вкладывает в уста Аристофана миф про андрогинов — существ, которые, объединяя мужские и женские черты, угрожали власти олимпийских богов.

Для Платона андрогинизм это состояние целостности, которая даёт человеку богоподобные возможности. Потеря андрогинизма есть потеря богоподобия.

Лу пишет: «Присутствие мужественности в женщине и женственности в мужчине, которое наблюдается у всех нас, работает по-разному в каждом из индивидуальных случаев. Иногда это совершенно раскрепощает персону от того пола, к которому она принадлежит, и нарушает гармонию, хранимую самой сущностью его или её бытия, смывая клеймо женственности с женщины и феминизируя мужчину. Но только в тех людях, которые ориентированы постоянным присутствием своего партнёра внутри себя, наша психическая бисексуальность может стать плодотворной».

И здесь возникает живая нить переклички её идей с идеями Владимира Соловьёва, который считал абсолютной нормой человеческого бытия восстановление предсказанной ещё Платоном андрогинной целостности, в которой сливаются противоположности мужского и женского, физического и духовного, индивидуального и бесконечного.

Лу всегда развивала предельное духовное напряжение на пути к другой душе. Об этой её способности вспоминал Пол Бьер, тот её возлюбленный, которому суждено было ввести её в мир психоанализа:

«Сразу было видно, что Лу — необычная женщина. В ней чувствовалась искра гения. У неё был дар полностью погружаться в мужчину, которого она любила. Эта чрезвычайная сосредоточенность разжигала в её партнере некий духовный огонь. В моей долгой жизни я никогда не видел никого, кто понимал бы меня так быстро, так хорошо и полно, как Лу. Всё это дополнялось поразительной искренностью её экспрессии».

Лу даже выучила шведский, родной язык Бьера, чтобы глубже понимать его идеи. Они встретились в 1911 году в Швеции у её подруги, педагога-реформатора Эллен Кей. Бьер как раз работал над докладом по психоанализу, готовясь к конгрессу. Они разговорились, и в калейдоскопе духовных поисков Лу вдруг сложился новый узор. Она с внезапной остротой ощутила, какой горизонт могла бы предложить ей эта новая психология.

В сентябре 1911 года она сопровождает Бьера из Стокгольма на конгресс психоаналитиков в Веймаре, организованный швейцарским психиатром Карлом-Гуством Юнгом. Её появление не проходит незамеченным. Свежая и энергичная, Лу выглядела как двадцатилетняя девушка. Серебристо-льняные волосы, светло-голубые глаза, прекрасная кожа замечательно гармонировали с её высокой фигурой, которую оттеняли любимые мягкие меха, шали и серо-голубые платья. Все подчеркивали её радостность, приветливость, чувство юмора. Поговаривали, что своим иммунитетом к возрасту Лу обязана восточным медицинским практикам, почерпнутым от мужа. На самом деле, скорее, эликсиром юности Лу были гормоны странного сверхвоодушевления, охватывавшего её при всякой новой возможности обретения себя.

Лу прибыла на конгресс хорошо подготовленной благодаря интенсивным занятиям с Полом Бьером. От него она впервые услышала о сублимации и была совершенно восхищена меткостью этого фрейдовского термина.

«Он подобрал слово-ключ — одно из тех, что сразу же снимает все недоразумения. Для него самого это слово означает отклонение от сексуальной цели».

Фрейд, в свою очередь, был знаком с её «Эротикой», о которой отозвался так: «Идя другой дорогой, она пришла к близким результатам исследования». Разумеется, в первую очередь он имел в виду идею о психологической бисексуальности каждого человека, которая была для него не менее заветной, чем для Лу.

«В любом сексуальном акте участвуют четыре самостоятельных личности», — утверждал он.

Фрейд от души смеялся над той решительностью, с которой Лу заявила о своём желании быть его ученицей, чтобы как можно скорее постичь тайны психоанализа, ведь он работал над этим почти четверть века. Однако, с удивлением обнаружив, что она знает и понимает его науку, стал вспоминать всё, что слышал о ней и Ницше.

Имя Ницше, между тем, звучало на этом конгрессе. Кое-кто из докладчиков видел в нём предшественника некоторых идей психоанализа. Двое участников даже нанесли в Веймаре визит сестре Ницше Элизабет. Узнав, что в конгрессе участвует Лу, эта «несносная русская авантюристка», и что всё мероприятие связано с именем Фрейда, та тут же усмотрела здесь международный еврейский заговор вокруг имени её великого брата.

Отношение самого мэтра к Ницше было сложным и весьма любопытным. Его беспокоило, сколь часто его ученики Юнг, Ранк, Джонс, Шпильрейн, Хитчмен и другие — по разным поводам проявляют свою зависимость от Ницше. Он понимал, что это самый сильный его соперник на интеллектуальном поле, и исход их борьбы за власть над умами во многом определит лицо начавшегося столетия.

Конгресс прихоаналитиков в Веймаре, сентябрь 1911 года. В центре — Зигмунд Фрейд, справа (рядом с ним) — Карл Густав Юнг, сидят — Пол Бьер (крайний слева), Лу Саломе (пятая слева).

Объективности ради надо сказать, что в молодости Фрейд и сам подпал под обаяние этого «ниспровергателя всех и всяческих ценностей». Он участвовал в «Кружке немецких студентов Вены», главными авторитетами которого были Шопенгауэр, Ницше и Вагнер. В 1900 году Фрейд писал своему другу и единомышленнику Флиссу, что изучает книги Ницше.

Теперь его новая последовательница именно «алгеброй психоанализа» хотела поверять мощь ницшевских интуитивных прозрений. Фрейд же к этому времени уже отчетливо осознавал не только свою удалённость от Ницше, но даже абсолютную взаимную несовместимость с ним. Он отдавал должное невиданному уровню интроспекции, то есть самонаблюдения, которого тот достиг. Но отговаривался тем, что ницшевская мысль слишком богата разнообразными смыслами и ему тяжело всерьёз погрузиться в неё. Однако в 1921 году, на фоне грозных событий века, Фрейд, пытаясь понять природу всплеска иррациональной волны «восстания масс», увидит в вожаках толпы чудовищную пародию на ницшеанского сверхчеловека. А в 1934 году эти вожаки станут открыто объявлять себя наследниками Ницше.

Фрейд говорил о Лу Саломе, что она — единственный мост, который связывает его с Ницше. Как проницательно заметил Александр Эткинд, «подобно великолепным мостам Петербурга и Парижа, она была для него символом победы». Сама же Лу, заново переосмысляя идеи Ницше и погрузившись вновь воспоминаниями в ту историю, в первую очередь вспомнила Пауля Рэ с его психологическими проблемами и искренне сожалела, что «психоанализ не был открыт раньше, ибо он был бы способен дать Паулю исцеление».