Паренек или, изъясняясь на сленге Шульца, чувачок, которого мы повстречали, был родом из прибалтийских немцев, но с русскими корнями. Представился Катковским – именно так – по фамилии, не называя имени, но настоящая фамилия по паспорту, как мы узнали позднее, была немецкой – Берг, в переводе на русский – «гора», что отнюдь не соответствовало реальности (он был ниже среднего роста). Так вот, неизвестно как распорядилась бы нами судьба, если б не произошло встречи с этим окаянным Катковским. Может, в конце концов мы с Шульцем и смогли вполне благополучно убраться восвояси из опасного альтернативного 1974-го года, кто знает? – но не буду гадать на кофейной гуще, тем более задним числом.

Лицо Катковского было открытым, добрым, с живыми голубыми глазами, длинные соломенные волосы ниспадали до самых плеч, брюки клеш, шузы на платформе – что тут скажешь, модный парень, он внешне смахивал на Шульца, и чему тут удивляться – семидесятые они и есть семидесятые, хоть в альтернативном, хоть в нашем времени, оба оттуда… Я еще раз взглянул на него – надо же, какой бесшабашный! – без маски, хоть бы платком, что-ли, закрыл лицо на ковбойский манер – какая все-таки непростительная беспечность! Потом подумал и смекнул – а зачем, собственно говоря? Вокруг нет ни единой видеокамеры, это не то, что в нашем времени – на каждом углу понатыканы, днем и ночью следят, жить мешают, эти распроклятые камеры. Конечно, они давным-давно изобретены, но пока их, к счастью, из-за дороговизны здесь пока не ставят и, надо полагать, долго еще ставить не будут. Вот единственное, пожалуй, чем альтернативное время мне как раз и понравилось.

– А Рижский замок… э-э-э… случаем не ты спалил, чувачок? – простодушно поинтересовался Шульц.

– Нет, что ты! – Катковский нервно закашлял, – уж тут я точно не при чем… Пожар случился накануне рождественских праздников, средь бела дня, якобы некачественная электропроводка подвела, но знающие люди говорят, что это был спланированный поджог, чистая работа – три этажа с пролетами сгорели дотла. Гауляйтер Розенберг-младший чуть заживо не поджарился. Виновных до сих пор ищут.

«Ага, – подумал я, – так вот, значит, кто в Замке обретался – сам рижский гауляйтер со своей канцелярией». О его папаше я как раз был достаточно наслышан: Розенберг-старший был отпетым нацистским преступником, казненным после Нюрбергского процесса. А еще «прославился» как ярый поборник «вырождения искусства» в культуре. Его так и называли: «главным застрельщиком нацистской партийной линии, касающейся вырождающегося искусства». Понятное дело, вслух на эту тему я распространяться не стал, не до того было…

– А вы, ребята, откуда сами будете? – внезапно насторожился Катковский.

– Мы из Нарвы, – не моргнув глазом, соврал я, – на праздники приехали автостопом Ригу посмотреть.

Он вроде как поверил.

– Ну и как там в Нарве?

– Да так же, как и повсюду, – я выразительно посмотрел в сторону надписи на стене, – в одном ведь государстве живем, в стране победившего нацизма.

– Что правда, то правда, – с печальным вздохом согласился Катковский и начал быстро паковать в сумку свои причиндалы. – Вам, кстати, есть где остановиться?

– А-а, ерунда какая, в парке заночуем, – беспечно бросил Шульц.

– А где же ваша палатка? – удивился Катковский, мы только с Шульцем в ответ переглянулись: при чем тут палатка? – В парке без палатки ночью оставаться запрещено, шуцманы за бродяжничество упекут в участок. Странно, что вы этого не знаете.

– У нас… в Нарве… другие порядки, – буркнул Шульц.

– Ладно, ребята, что-нибудь да придумаем, – обнадежил нас Катковский.

Давно пора было отчаливать с места преступления, пока шуцманы не объявились и не схватили всех за жабры, и мы без промедления направились к набережной, благо до нее рукой было подать, каких-то триста метров – тут все в Вецриге рядышком. В объемистой сумке Катковского оказалась припасенная еда – литровая бутылка молока и кирпичик свежего рижского хлеба с тмином. Уговаривать нас не пришлось, быстренько все умяли, по очереди передавая бутылку: конечно, на ходу неудобно было, и я пару раз облился. Шульц, балбес несчастный, не удержался и стал подтрунивать над моими «молочными усами», а Катковский предложил бумажные салфетки, все при нем было – сразу видно культурного человека, не то что мой охламон-напарник, готовый ножку подставить ради короткой хохмы.

Широкая и красивая набережная Даугавы, залитая желтым светом уличных фонарей, смотрелась празднично, картинку портило обилие ненавистных нам нацистских стягов, вывешенных, как назло, на каждом шагу – от них просто в глазах рябило и становилось тошно. Но собравшимся здесь зевакам, похоже, нацистская символика уже примелькалась, они глазели на иллюминированные военные корабли, выстроившиеся друг за другом в парадном строю по случаю приближающегося Дня Сплоченной Европы. Их было немного – всего три вымпела: подводная лодка и два надводных корабля – один побольше, другой поменьше: конкретно какого ранга корабли – не знаю, в их классификации не особо разбираюсь.

Я пытался рассмотреть все, что могли охватить глаза в сумраке вечера: смутно проступали очертания плохо освещенного противоположного левого берега реки, но, разумеется, совсем не было видно ярких огней Вантового моста, офисного небоскреба, самого высокого здания современной Риги, носящего звучное имя «Солнечный камень» по той простой причине, что их еще не построили. Впрочем, для Шульца подобный «непарадный» вид был более чем привычным, он не удивлялся, спокойно вышагивая рядом со мной.

Внезапно со звоном разлетелась на осколки бутылка, брошенная прохожим в громоздкую каменную урну, стоявшую рядом с рекламным щитом, мимо которого мы проходили… Громкий звук заставил всех нас встрепенуться и поднять глаза на щит, снизу доверху оклеенный одинаковыми афишами, невзрачными для глаз современного человека – в серых тонах с блеклой серенькой фотографией посередке и всего с одним дополнительным малиновым цветом, такие, если даже и узришь, изучать не станешь – пройдешь мимо, но я остановился. КАК ВКОПАННЫЙ! Потому что приманка – название на афише, тисненное тем самым малиновым цветом, столь любимым слабым полом всей планеты, было названием всемирно известного квартета – нет, нет, не «Битлз», другого, где двое из четырех участников ансамбля – девушки, и двое – парни, все родом из Швеции. И в отличие от «битлов», их название состояло из четырех букв – по первой букве имени каждого исполнителя: … АГНЕТА…БЬОРН… БЕННИ…АННИ-ФРИД…

Ах, как обожала их необычайно мелодичные и такие разные песни моя покойная матушка – я, конечно же, про группу ABBA говорю, если вы до сих пор не догадались сами. Я еще раз глянул на афиши и обратил внимание на то, что логотип группы, первоначальный, еще нетронутый фантазией дизайнера – без зеркально отраженной первой буквы B. Афиша возвещала о скором сольном выступлении в знаменитом концертном зале «Дзинтари», который, как известно, расположен в Юрмале.

– Что с тобой, чувак? – оглянувшись назад, Шульц увидел, что я пришел в замешательство, – в чем причина остановки? – объяснять ему про триумф ABBA было преждевременно, ведь он у нас, как известно, прибыл из 1972-го, все равно ничего не поймет.