И точно рядом со входом в подземный туалет, где мы рассчитывали толкнуть мой винил, торчали две подозрительные личности, экипированные в длинные кожаные плащи с поднятыми воротниками и в шляпах, надвинутых по самые брови. Не иначе, как переодетые шуцманы… И дураку было ясно: соваться в подвал по коммерческим делам на глазах у дежуривших молодчиков – значило с ходу попасть в ловко расставленную мышеловку. К тому же вход в туалет оказался платным… Мы с безразличным видом проследовали мимо них, – самые обыкновенные туристы из провинции, глазеющие на исторический монумент.

Поскольку добыча вожделенных банкнот была задачей первостепенной, то отходить от туалета и памятника не имело смысла, поэтому мы погрузились в долгое созерцание «произведения искусства» в надежде, что «братья-близнецы» покинут свой пост.

Мы неторопливо обходили сооружение, безмолвно дивясь произошедшим метаморфозам: внешне, как я уже говорил, он напоминал старый Памятник Свободы – размерами, формой и материалами (серого и красного гранита, бетона и меди). Теперь он стал другим по сути, – я нашел кучу поразительных отличий: у основания стояли скульптуры, я насчитал тринадцать штук, все «родом» из тринадцатого века, в основном изображавшие католических монахов и рыцарей-меченосцев. Барельефы на тему победоносных кровопролитных схваток с аборигенами-балтами повествовали только об истории колонизации Ливонии и торжестве германского духа, о покорении земель балтийских племен – ливов, леттов и латгалов, и их последовательном онемечивании. На фасаде памятника красовалась надпись «НЕМЕЦКОЕ ОТЕЧЕСТВО ПОМНИТ». Понятно, кого оно помнит – верного сына Фатерланда – епископа Альберта Буксгевдена, основателя Риги и Ливонской конфедерации. Словом, я погрузился в свою стихию – историческую науку.

Задрав голову, я посмотрел на Альберта, который, опираясь на посох, что-то бережно прижимал к сердцу согнутой левой рукой, что именно, разглядеть не смог, хоть прожектора ярко освещали фигуру.

– Шульц, что это он там так приобнял?

Шульц тоже глянул вверх и, вдохновленный возможностью блеснуть эрудицией, неторопливо начал:

– Предполагаю, макет церкви Святой Марии, ну, что ж еще? – это его детище, при его жизни, увы, так и не достроенное, а впоследствии стало называться Домским собором, от немецкого der Dom – церковь… Уверен, что он держит миниатюрную копию церкви, но не привычную, а с двумя башнями. Как известно, начальный замысел Альберта с двумя симметричными башнями на западном фасаде так и не воплотился в жизнь, поэтому – в реальности сегодня имеем только одну башню.

– Это еще надо проверить, что там в реальности…

– А давай-ка в самом деле проверим, сходим к Домскому собору, может, по пути что-нибудь и обломится… съестное там или чего другое.

– Было бы неплохо, а то совсем с голодухи живот разболелся. А где спать будем?

– Где-где, ясное дело, на природе, в парке каком-нибудь, больше негде, лето еще не кончилось, ночи пока теплые.

На том и порешили, тем более что шуцманы и не помышляли уходить от своего удобного местечка и, по-моему, уже нами начали интересоваться.

Напрасно я ожидал очередных потрясений – Домский собор, каким был, таким и остался, высился перед нами с одной единственной темной башней, на шпиле которой поблескивал привычный глазу золотой петух. Мы подошли как раз в тот момент, когда из собора на улицу вывалила толпа народу – только-только закончился концерт органной музыки, и публика находилась под впечатлением.

Сама же Домская площадь, в отличие от собора, предстала нашему взору другой – вместо знакомой пешеходной зоны, заставленной зонтами, столиками и стульями многочисленных летних кафе, обычно заполненных туристами, мы обнаружили… автостоянку, где, терпеливо дожидаясь пассажиров, рядами стояли экскурсионные автобусы вперемешку с легковыми машинами, преимущественно немецких марок.

Свернув на узкую и кривую Замковую улицу, мы направились к Рижскому замку. В буржуазной Латвии там находилась резиденция президента, в советские годы – Дворец пионеров, а что во времена военного лихолетья – мне было не ведомо, теперь же… Пройдя мимо католической церкви, мы вышли на безлюдную Замковую площадь, остановились, разглядывая здание: башни и стены традиционно выкрашены в канареечный цвет… Нас сразу поразил запустелый вид замка: фасад – молчаливый, вымерший, ни одного освещенного окна, более того, окна без стекол, забитые фанерой. Мне пришло в голову, что здесь прошло войско Ивана Грозного, правда, руин мы не заметили, но все было в крайне заброшенном состоянии. На стене под окнами третьего этажа чернели подпалины от огня… Пожар? Когда? Черт его знает, когда… Так и стоял замок после пожарища всеми оставленный, позабытый.

Все двери оказались запертыми, даже та, которая вела на летнюю террасу с великолепным видом на Даугаву, на ней висел огромный амбарный замок, что очень удивило Шульца:

– Странно… Обычно здесь летом работало очень симпатичное кафе… До полуночи… Давай проверим, может, открыт вход в сад, он в левом крыле замка, там еще под открытым небом выставляли образцы современной скульптуры.

Мы вернулись на площадь, прошли вдоль фронтальной части здания, подошли к железной калитке. Дернули за ручку, но, как я и предполагал, калитка оказалась запертой, нам ничего не оставалось, как отправиться отсюда не солоно хлебавши.

Едва мы завернули за угол, как нос к носу столкнулись с каким-то парнем. Застали его, скажу без обиняков, прямо на месте преступления. В том, что это – преступление, сомневаться не приходилось: то, чем он занимался, в Третьем рейхе запрещалось под страхом смерти. От неожиданности он вздрогнул и негромко вскрикнул, неловко выпустив из рук продолговатый предмет, а именно аэрозольный баллончик, что используют для быстрой покраски. Пару раз судорожно взмахнул руками, пытаясь поймать его, но тщетно – баллончик покатился по булыжной мостовой, звонко постукивая жестяными боками о камни.

– Не боись, чувачок, мы не кусаемся, – с благодушными интонациями в голосе произнес Шульц и выразительно, прямо как на театральных подмостках, простер руку в сторону парня, как бы останавливая его.

Готовый мгновенно дать деру, тот замер на месте, как мы поняли, его удержала услышанная русская речь: в тамошней альтернативной обстановке новых рижских реалий она стала редкостью, ею изъяснялись немногие русские, оставшиеся в Риге, причем, исключительно на кухне и в спальне, но никак не в общественных местах.

Парень, смачно сплюнув сквозь зубы, сделал несколько шагов в сторону упавшего баллончика, нагнулся, чтобы поднять, и тогда мы смогли увидеть плоды его противозаконной деятельности. Так вот что он прятал за спиной – жирную трафаретную надпись, пахнущую свежей краской: «Нацистское государство – это страна, управляемая преступниками». Обличающие слова на немецком языке. И еще, чтобы не оставалось сомнений по поводу степени преступности государственной власти, внизу располагалась такая же черная перечеркнутая свастика.

– Это мой гостинчик Гитлеру накануне его визита в Ригу, – кивнув на свои настенные «художества», пояснил он с едва уловимым прибалтийским акцентом.