Евгений легко поднялся, открыл дверь и первым прошел в дом. Гуров последовал за журналистом. На кухне было уютно. Веселенькие занавески, клетчатая скатерть на столе. Наполнив чайник, Евгений щелкнул кнопкой. Достал из холодильника кусок сыра и батон вареной колбасы. Из хлебницы выудил круглые сдобные булки. Пока закипал чайник, а хозяин нарезал бутерброды, Гуров рассказывал историю исчезновения Лады, ее друга Валика и все последующие события. К концу рассказа чай был выпит, бутерброды съедены, а Евгений сидел в полной задумчивости, рассеянно постукивая пальцами по пустой чашке. Гуров выждал паузу, давая журналисту время осмыслить то, что он услышал. Долго молчание не продлилось. Выпустив чашку из рук, Евгений поднял на Гурова взгляд. В нем читалось недоверие. Гуров отнес его на счет своего рассказа, но журналист опроверг его выводы первой же фразой:

— А ведь это похоже на правду. Вы даже представить себе не можете, насколько верны ваши предположения! Но неужели такое возможно? Опыты на людях! В наши дни! Жуть какая-то! Как во время войны в концлагерях. Хотя там было другое. Фашисты ставили опыты на врагах, на тех, чьи жизни для них не имели никакой ценности. А тут на соотечественниках. Воспользоваться слабостью лишенных возможности постоять за себя людей, это же так низко!

— Я не совсем понимаю, о чем идет речь, — начал Гуров. — Вы что-то знаете о клинике или о ее сотрудниках? Вам известно, чем они занимаются?

— Нет, конечно! — Евгения передернуло. — Знай я об этом, разве мог бы стоять в стороне? Я ведь не бездушное животное. Я — человек!

— Тогда в чем дело?

— Я вам расскажу то, что знаю, а выводы вы и сами сможете сделать, — ответил Евгений. — История простая. У вашего чиновника есть сын. Хороший восемнадцатилетний мальчик. Впрочем, сейчас ему уже двадцать один. Три года прошло с тех пор, как у меня появилась информация о нем. Так вот, хороший мальчик, двадцати одного года от роду. Сын этот — единственный наследник чиновника. Естественно, избалованный. Отказа ни в чем не имел, благо папаша мог себе это позволить. «Золотая молодежь», и все такое. И вот этот наследник попадает в дурную компанию. Закономерно, как я считаю. В компании этой процветает вседозволенность. Распущенность и пороки, пьянки и дебоши. И, конечно, наркотики. Много наркотиков. Папаша глазом не успел моргнуть, как его ненаглядный отпрыск превратился в законченного наркомана. И тогда он забил тревогу. Начал возить его по всяким докторам, по дорогим клиникам, даже к услугам бабок-знахарок прибегал. Только все впустую. Сынок от зависимости избавляться не хотел, он умудрялся получить дозу даже в строго охраняемых клиниках. Папаша решил пойти другим путем. Он бросил клич по всем ученым, разрабатывающим тему наркотической зависимости и избавления от нее. Посулил любые деньги, любые льготы и чуть ли не дипломатическую неприкосновенность тому, кто возьмется избавить его сына от пагубной привычки. Обещал и лабораторию, и любые препараты, которые могут потребоваться для разработки экспериментального лечения. По слухам, кое-кто из среды научных сотрудников откликнулся на его призыв. Чем закончилась эта авантюра, я выяснить не успел. Именно на этой теме я погорел, попал в немилость дражайшему чиновнику и был изгнан из столичного рая. Ну, и как вам история?

Пришло время Гурову потерять дар речи. Пораженный догадкой, он молча смотрел на Евгения. Опыты на людях! А ведь это похоже на правду. Все сходится.

— Круг сомкнулся, — произнес Лев, не замечая, что говорит вслух. — Все части мозаики сошлись. Макс поставляет наркоманов. Доктор Рымчук проводит опыты. Директор обеспечивает всем необходимым. А чиновник оберегает от вторжения посторонних. И все это ради одного человека! Уму непостижимо!

— Вот и я о том же, — тяжело вздохнул Евгений. — Геноцид по признаку заболевания. Уничтожаем наркоманов ради того, чтобы один наркоман мог жить.

— Этого-то я и боялся, — задумчиво покачал головой Гуров. — Пробить такую стену будет нелегко. Вопрос не в деньгах, а в благополучии единственного сына. Ради этого он будет драться до последнего, и кто знает, за кем останется победа. Не знаете, где сейчас его сын?

— Понятия не имею. Последнее, что я о нем слышал, это то, что он пропал. Однажды ушел из дома и не вернулся. Как в воду канул, — ответил Евгений. — Но вот что странно, отец не пытался его искать.

— Откуда вам это известно?

— Это моя «больная мозоль». Рана, которой я не даю зарубцеваться. Как только чувствую, что корочка становится слишком прочной, беру гвоздь и расковыриваю снова. До крови. Так, чтобы долго болела. — Евгений говорил чуть отстраненно, будто не с Гуровым, а сам с собой. — Не хочу ее отпускать, боль эту. Хочу помнить, благодаря чему я все еще жив.

— И что все это значит? — Гурову было не до фольклорных изысканий бывшего столичного журналиста. Его интересовала конкретика.

— Слежу я за ним, вот что! — сердито выкрикнул Евгений. — Каждый день и каждый час. Хочу быть в курсе всего, что происходит с этим подонком. Боюсь пропустить момент, когда его свергнут с пьедестала и он полетит в такую глубокую пропасть, что выбраться оттуда уже не сможет. Хочу стоять на краю этой пропасти и громко смеяться, отсчитывая секунды, оставшиеся до удара о землю. Я знаю о каждом его передвижении, о каждой поездке, которую он совершает по долгу службы. Видимо, слежка моя несовершенна, раз умудрился пропустить такое! А про сына мне приятели его рассказали. Я, знаете ли, вожу дружбу кое с кем из них. И будьте уверены, никто из них понятия не имеет, куда пропал сынок моего врага.

— Как думаете, он в клинике? — стараясь увести журналиста от тягостных воспоминаний, спросил Гуров.

— Вполне возможно. Если бы папаша не знал, где находится его сын, он заставил бы всю столичную полицию носом землю рыть, но отыскать его. Живого или мертвого, — ответил Евгений. — Я-то думал, что папаша решился-таки посадить сынка на цепь. Думал, он держит его под домашним арестом. Не в переносном, а в прямом смысле. Представлял себе комнату со звукоизоляцией, с решетками на окнах, с бронированной дверью. Представлял окошко в двери, через которое несчастному подают еду. Ограниченный круг посвященных. Надсмотрщики, личный врач, медсестра, ставящая капельницы, чтобы поддержать здоровье. Того, что рассказали вы, я предположить не мог.

— Возможно, так и есть. Быть может, он предпочитает держать сына дома, а врачей приглашать по мере необходимости. Просто сидит и ждет, когда чудодейственное лекарство будет изобретено. А пока поддерживает жизнь сына лекарствами, достать которые ему не составляет труда. В любом случае то, что происходит в клинике, его рук дело. И оставить это безнаказанным нельзя.

Какое-то время оба молчали. Говорить не было сил, открывшаяся правда навалилась каменной глыбой, затрудняя дыхание, мешая четко мыслить. Из ступора их вывел лай собак, донесшийся от окна. Гуров вздрогнул, взглянул на часы. Они показывали без четверти три. Пора было возвращаться. Понял это и Евгений.

— И что теперь? — задал он главный вопрос.

— Буду искать способы обойти стену, а не рваться напролом, — ответил Лев. — В любом случае от своего я не отступлюсь. Если доктора клиники действительно используют наркоманов как подопытных крыс, это нужно прекратить. Любой ценой!