Произнеся последнюю фразу, Еспер Кристофер Харальдсен заявил: ему очень жаль, но скоро он должен быть в суде на важном слушании. Я понял намек, пожал ему руку и поспешил удалиться.

Теперь у меня имелось бесспорное доказательство того, что слухи о властности и уме Харальдсена – правда. Но пришлось признать, пусть и неохотно, что слухи о его надменности и упрямстве также небезосновательны. Что же касается моего дела, пришлось смириться с поражением. От Еспера Кристофера Харальдсена я не узнал ничего нового ни о связях жертвы на посту министра, ни о его работе в Осло в годы войны.

Пора было готовиться к встрече с еще одним героем моей юности, который, как я надеялся, сумеет пролить больше света на политическое прошлое Харальда Олесена и возможный американский след.

3

В последнее время мои родители поднялись в высшие слои общества, а родственники по материнской линии решительно буржуазны, но мой отец и дед по отцу в прошлом были видными членами Норвежской рабочей партии. Мои политические симпатии принадлежали той же партии, хотя я не поднялся выше небольшой должности в полицейском профсоюзе. В детстве и юности я слышал много хорошего о руководителях партии. Ховард Линде занимал среди них особое место. Мои родные восхищались его дальновидностью, непримиримым отношением к диктаторам и борьбой за военное перевооружение Норвегии. Так что я заметно волновался, входя в штаб-квартиру Рабочей партии. Мне предстояло познакомиться с живой легендой. Было очевидно, что все служащие по-прежнему высоко ценят его. Секретарша среднего возраста, которая вышла встретить меня, просияла, когда я назвался, и заверила, что меня ждут.

В кабинет секретаря Линде я входил не без трепета: Линде тоже отличался вспыльчивостью. Однако я был приятно удивлен. Ховард Линде, в джинсах и клетчатой рубашке, встретил меня радушно. Он широко улыбнулся и пожал мне руку. К моему удивлению, Линде сразу вспомнил моего отца.

– Замечательный человек! – с воодушевлением воскликнул он. Еще больше он обрадовался, узнав, что я тоже состою в Рабочей партии и даже занимаю небольшой пост в профсоюзе. Линде доверительно сообщил: в нынешнее непростое время партия нуждается в таких молодых людях, как я. Мне не очень хотелось слушать о проблемах партии, поэтому я поспешил перевести разговор на убийство Харальда Олесена.

Едва я заговорил о нем, Ховард Линде заметно погрустнел. Мне даже показалось, что у него на глаза навернулись слезы. Однако голос его не дрогнул. Харальда Олесена он назвал «хорошим человеком», который много сделал для партии. Его смерть стала ударом для соратников. Ховард Линде тут же оговорился: когда Олесен вошел в кабинет министров, пора его расцвета уже миновала, и работу в правительстве не назовешь крупным достижением. Тем не менее Олесен оставался человеком, на которого можно было положиться. В том числе и с его помощью наша страна и партия стали такими, какими являются сегодня.

Сама мысль о том, что кто-то из членов партии мог желать смерти Харальду Олесену, показалась Ховарду Линде полной ересью. Олесен никогда не играл решающей роли в политике, его все любили, и он не принимал участия в дебатах, оказавших столь пагубное влияние на партийную жизнь в начале шестидесятых. Линде тут же отмел предположение о том, что смерти Олесена мог желать кто-то из однопартийцев.

Отвечая на вопрос, не мог ли какой-либо политик за пределами Рабочей партии затаить ненависть к Харальду Оле-сену, Ховард Линде задумчиво сказал, что он, конечно, не уверен в коммунистах и членах различных близких к ним фракций. Однако не может назвать ни одной причины для их ненависти к Харальду Олесену, как и указать на определенного человека или фракцию, которые могли бы стоять за преступлением. Старая коммунистическая партия дышит на ладан. А «новую компартию», как Линде обозвал Социалистическую народную партию, он, по его словам, откровенно презирал. К тому же, учитывая их антимилитаризм, «новых коммунистов» едва ли мог заподозрить в причастности к вооруженному насилию.

Как только речь зашла о США, до тех пор приятный разговор резко сменил тональность. Стоило мне спросить, не поддерживал ли Харальд Олесен особых отношений с американцами, Ховард Линде резко ответил, что ни о чем подобном никогда не слышал. И тут же поинтересовался, откуда у меня такие странные предположения. Я ответил, что пока они не основаны ни на чем конкретном; просто это одна из рабочих версий. Не в последнюю очередь она вызвана довольно странным совпадением: в одном доме с покойным проживает американский дипломат. Мне показалось, что, произнеся последнюю фразу, я повернул ручку терморегулятора – температура в комнате ощутимо накалилась. Линде набрал в грудь воздуха и разразился длинной и пылкой тирадой, смысл которой сводился к тому, что американцы – наши друзья и самые важные союзники. Под конец он велел мне выкинуть из головы нелепые домыслы о том, что американцы каким-то образом причастны к убийству.

Линде все больше распалялся. Отругав в моем лице все молодое поколение, он воскликнул: «Немыслимо даже предполагать, что американская разведка способна на нечто подобное в Норвегии, и нам, молокососам, даже думать иначе нельзя, что бы ни вещала по этому поводу коммунистическая пропаганда!» Более того, он лично знаком с Даррелом Уильямсом, несколько раз встречался с ним на разных мероприятиях. Уильямс – порядочный человек, которого невозможно обвинить ни в чем дурном. Голос Ховарда Линде делался все громче, лицо багровело. Он оживленно жестикулировал. Я быстро понял, что продолжать разговор бессмысленно, и все же сидел, словно прирос к месту, и слушал его лекцию.

Немного бессвязная и все же крайне любопытная, она была посвящена межвоенному периоду, Второй мировой и холодным войнам. Линде вещал минут пятнадцать, не меньше. Неожиданно он словно сдулся, резко замолчал и тяжело осел в кресло. Наверное, он был уже не в такой хорошей форме, как во времена своего расцвета, в сороковых – пятидесятых годах, но все же по-прежнему производил яркое впечатление. Я робко поблагодарил его и поспешил покинуть штаб-квартиру Норвежской рабочей партии.

Я не видел явных оснований полагать, что кто-либо из Рабочей партии или более широких политических кругов имел желание устранить Харальда Олесена. Однако, несмотря на его большую страстность и харизму Ховарда Линде, я не мог просто принять как данность категорическое отрицание им любых связей убийства с американским посольством. Наоборот, во мне крепло убеждение, что там кроется нечто горючее, хотя и не обязательно мотив для преступления.

4

Я почуял недоброе сразу, как только меня ввели в кабинет Джорджа Адамса, советника посольства. Из-за большого стола красного дерева мне навстречу поднялся высокий, под два метра ростом, худой и лысый человек в невыразительном черном костюме. Возраста он мог быть любого, от тридцати пяти до пятидесяти пяти лет. И его голос, и манера говорить выдавали умного дипломата высокого ранга. Хотя он говорил довольно приветливо, мне все время казалось, что он прячет за спиной огромную дубинку. Едва увидев его, я вспомнил слова профессора Боркмана о том, как тяжело общаться с человеком, который всегда на шаг впереди тебя. Советник посольства напомнил мне гладкую, длинную кобру, которая свернулась кольцами и, пристально глядя на жертву, готовится к смертельному броску.