Начался драп. Главврач с женой и детьми уходили вместе с отрядом.

Быстро двигаться с обозом оказалось не просто. Уже на следующий день кавалерия РККА повисла на хвосте, от моментального разгрома спасал только категорически антилошадиный рельеф местности, начисто исключавший любую мысль об атаке с флангов. К счастью для Ларионова, до границы оставались считанные километры, а белые ночи позволяли без труда отбивать ночные атаки преследователей.

Пробиться с ходу через погранзаставу села Реболы[113] не удалось: против выставленного на подготовленную позицию "максима" без артиллерии не попрешь. Пришлось все бросать и уходить пешком. В клочьях предрассветного тумана, под спорадическим огнем большевиков, с грузом больных и раненых на плечах, по описанию Ларионова очередной "решительный момент" выглядел былинным подвигом. В реальности, полагаю, господам офицерам банально повезло — на пути не попалось стоящего болота, озера или бурной полноводной реки.

— Удачливый сукин сын! — оторвался я от текста. — Надо бы послать ему в подарок "Скотный двор", не все дрянь дешевую на головы людей кидать с воздушных шариков.

Поддев на палец чашку кофе, и чуть прикрыв глаза, я откинулся на спинку стула. Бегство между деревьев под пулями чекистов, пот, кровь, черт возьми, как же приятны подобные воспоминания… вдали от карельской тайги!

— Простите, месье, — перед столиком, как ниоткуда, материализовался улыбающийся толстячок лет тридцати пяти. Мешая русские слова с французскими, он продолжил: — Не возражаете, если составлю вам компанию?

— Пожалуйста, присаживайтесь, — ответил я на языке Вольтера, медленно, но с удовольствием, вспоминая старые тюремные уроки.

— О! Как можно было сомневаться? Конечно, вы говорите по-французски! — незнакомец кинул жалобно звякнувший саквояж на скобленые доски пола и неуклюже взгромоздился на стул. — Позвольте мне представиться: Анри Тюпа, предприниматель.

— Э-э-э… Иван Петров.

Не вышел ли на мой горячий след частный детектив или того хуже, шпион-чекист? Костюм мятый, но более чем приличный и точно в размер, хомбург не дешевле моего, на ногах изрядно запыленные, но настоящие английские вингтипсы.[114] Ищейкам такое не потянуть! Да и не всякому разъездному коммивояжеру такой прикид не по карману…

— Хрым! — сдержанно хрюкнул в ответ толстячок, выказывая одновременно пренебрежение строгостью правил приличия и недурное понимание русских реалий.

Но все же оспаривать явно выдуманное имя не стал, лишь заметил с мягким укором:

— Мой поезд отправляется ближе к вечеру… рад знакомству.

Надо же. Только я надумал съездить, посмотреть чем дышат французы, прикинуть, можно ли их вовремя сподвигнуть на борьбу с набирающим силу фашизмом, а тут на ловца и зверь бежит.

Вскинул вверх руку, подзывая кельнера:

— Два кофе пожалуйста, и что-нибудь перекусить. Мне и моему новому другу!

— О, месье!

— Просто обязан сделать для вас эту малость.

— Позвольте, позвольте!

Анри наклонился, едва не падая со стула, выволок из своего саквояжа и торжественно водрузил на столик изрядно початую бутылку.

— Ром? Ямайский? — удивился я, разглядев на этикетке серую полустертую надпись. — Ого-го, вот это да! Аж семидесятого года!

— Большевики ничерта не понимают в алкоголе; купил его в Ленинграде буквально за копейки!

— Пожалуйста, принесите пару… что-нибудь подходящее, — озадачил я кстати вернувшегося кельнера. — Еще льда захватите, — вопросительно посмотрел на собеседника. — Или его лучше с соком?

— Ни в коем случае! — Анри остановил меня резким жестом. — Я научу вас пить "кафе аррозе",[115] так все делают на моей родине, в Руане.

— С превеликим удовольствием!

Скоротать в ожидании поезда часик-другой, да в приятной компании? Why not!? Тем более что смесь кофе, рома и сахара зашла неожиданно хорошо. Мы обсудили погоду в Риге, английских лейбористов, Герберта Гувера, шляпку прошедшей мимо дамочки, нового канцлера Австрии с трудно выговариваемой фамилией Штреерувиц, пакт Бриана — Келлога, перспективы последнего на получение Нобелевской премии мира, цены на автомобили, в общем все, чем должен интересоваться любой уважающий себя джентльмен.

После четвертой чашечки тонкий ледок недоверия растаял окончательно, развеялся флер аккуратных вежливых фраз; мои же лингвистические способности, напротив, поднялись до недосягаемых прежде высот.

— Больше всего я соскучился по родному языку, — признался Анри. — Только представь себе, сейчас в Москве никто не говорит по французски! Азиатчина, кошмар, мне пришлось нанимать переводчицу! Настоящая княжна, не поверишь, Великая война забросила ее мужа в Париж, но она до сих пор никак не может к нему уехать!

— Надо было валить сразу, еще в девятнадцатом или двадцатом, — вставил я.

— Везу к нему письма, — толстячок вытащил из внутреннего кармана пухлый конверт и помахал им в воздухе, — Лизетта умоляет прислать денег на еду, а лучше — найти возможность заплатить за разрешение на выезд. Жутко дорого, но только так можно продвинуть дело в ГПУ.

— Пусть поторопится, если, конечно, он еще хочет видеть супругу, — предупредил я. — По Риге ходят упорные слухи… в общем, скоро и деньги не помогут.

— Да-да, она мне говорила нечто подобное, — Анри деланно вскинул глаза в небо, и перешел на корявый русский: — "Живу как в фотографической комнате, ни одного луча со стороны, а внутри все освещено красным фонариком".[116]

— Бедная женщина! — подыграл я.

— В сущности, она неплохо устроилась, — на лице моего собеседника явственно проступила презрительная ухмылка. — Референтом в Коминтерне, не так уж много в России осталось людей со знанием шести языков. Платят сносно. Ну и дело-то житейское — знакомство свела с товарищем при должности, надо сказать, очень немалой, он аж с Бухариным дружбу водит.

— Все равно, — я опасливо передернул плечами. — Как бы большевики досюда со своими порядками не добрались.