Он стоял на суше, на подпорках, весь из дерева, с мощной приподнятой кормой. Подняться на борт стоило пять песо, детям бесплатно. Можно было зайти в каюты. Посмотреть на медную табличку с названием — «Инфанта Филиппина», где имя Эдди было в самом низу, мелкими буквами. А большими — слова о том, что это точная копия манильского галеона, с оригинала какого-то, что ли, тысяча семьсот второго года.

Где-то на киле этого аттракциона, я знал, были две моих зарубки. Киль был настоящим. Дальше — борт делался явно не из дерева якал, и между досками были щели в кулак шириной.

Вот и все, подумал тогда я.

Но главное было не в том, что проект умер. Еще был — размер.

Корабль можно было обойти за пять минут. Да его было сразу и не заметить среди огней, едкого дыма и крон деревьев с мигающими огоньками, чертовых колес.

И еще фонарных столбов.

Мачты были ненамного их выше.

Ну конечно. Галеоны были высокими кораблями — целых три палубы, это все благодаря драгоценному балласту, делавшему их устойчивыми. Но по длине они никогда не превышали шестидесяти метров. Да, больше любых других кораблей — того времени.

Просто я не фиксировал в голове эти самые шестьдесят метров. Не думал о том, что это такое.

Оказывается, так мало.

Если бы этот позорный муляж, эту копию в масштабе один к одному, спустили бы на воду Манильской бухты в паре десятков метров отсюда, и она проплыла бы пару сотен метров среди яхт, сухогрузов и катеров (пока не затонула), ее там никто бы и не заметил.

Но даже тогда я знал, что все-таки они были — настоящие.

И они были огромны.

— Чуть не забыл тебе сказать, тут, в Пекине, всплыл еще один наш общий друг, — почти шепотом сказал мне видный дипломат Искандар Кубаров. — Этот, темненький такой и курносый. Из Сингапура. Шура, в общем.

И я постарался не откладывать палочки для еды, а наоборот, продолжать делать то, для чего они предназначены. Поднял глаза на Искандара. Если вам нужны доказательства того, что таджики — это чистые арийцы, то вот тут они перед вами и сидят, эти доказательства. Прямой и резкий нос, европейский или почти европейский контур глаз и особый арийский опознавательный знак — множество веснушек.

По доброжелательному лицу Искандара, как всегда, прочесть нельзя было ничего.

И ведь до этого момента все шло так хорошо. Говорили о людях с нашего курса. О самом, как выясняется, выдающемся из них, только не о таджике, а напротив — киргизе. О Мурате, которому повезло в жизни побыть министром иностранных дел своей республики, потом директором какого-то института в Бишкеке — а сейчас он здесь, в Пекине, он выше любого посла или министра, он глава здоровенной международной организации. И вот-вот его черный членовоз подрулит к нашему ресторану, вот-вот Мурат — все сто килограммов его — войдет в эту дверь…

Тут мы (за столом было человек шесть) начали делать ставки: членовоз может не втиснуться в переулок, на местном наречии — хутун. И оцарапает лакированный бок. Или не сможет выползти обратно. Что будет делать в этом случае Мурат?

Решили, что он позвонит нам по мобильнику и пойдет вдоль глухой каменной стенки на запах вскипающего на сковородке густого, сладкого соевого соуса. Потому что запах неотразим. При этом — обязательно высвистит себе встречающего, одного из нас, ведь это Мурат, он большой человек.

Разыграть между собой роль того самого встречающего мы решили по старому китайскому методу — камень, бумага, ножницы, на раз-два-три. А потом продолжили пир — я еще успевал в процессе рассказывать, что был не так давно у Бедного Юрика в Куала-Лумпуре, и там тоже бездуховно занимался обжорством. Вот только кухня была хоть и тоже китайская, но другая. Не императорская.

Иностранец в Пекине хорошо знает, что, если он хочет здесь нормально работать, ему не скрыться от долгих официальных банкетов в безобразно дорогих гостиничных ресторанах примерно с 10–15 переменами блюд (всего — по чуть-чуть), обязательно с двумя супами и еще миской риса в конце. Но когда к живущему в Пекине иностранцу приезжают гости неофициальные, то гостей ведут в маленькие, очень дешевые и безумно вкусные ресторанчики самого непрестижного вида. Предпочтительно — в сохранившихся пока старых пекинских кварталах, в кривых хутунах меж глухих глинобитных стен. Это любимая забава в дипломатической и иных общинах столицы — найти себе «свой» ресторанчик такого рода и сообщить товарищу. Цена ужина на двоих в таком месте редко превысит 10 долларов — и то если уж совсем извращаться, скажем, заказывая «водку из дома Конфуция» и закусывая ее очень возбуждающими жареными скорпионами.

Вот примерно в таком месте мы с Искандаром и группой товарищей и сидели.

Ресторан дедушки Ли Шаньлиня находится попросту у черта на рогах — где-то в районе Шичахай, в совсем уж древнем хутуне. Интерьер его — проще некуда, хотя в главном, так сказать, зале стоит довольно неплохая стенка с фарфором и иной керамикой. Но зал портит дребезжащий летом кондиционер у потолка и зимний обогреватель с колесиками на полу.

Правда, и название ресторана скромное — «Ли цзя ши», то есть «Еда семьи Ли».

Лучшее украшение дома — общительный дедушка Ли, в сине-сером френче и никогда не снимаемой кепке. В эпоху председателя Мао так ходили все китайцы, а сейчас это в основном одежда пенсионеров.

К Мао дедушка Ли никакого отношения не имеет, в его доме вспоминают о совсем другом человеке — последнем императоре. Дедушка дедушки Ли был военным инструктором императорской гвардии, вплоть до того самого тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда гвардия и империя кончились.

Вот от дедушки-то Ли Шаньлинь впервые и услышал, среди прочего, что именно ел мальчик-император на завтрак (а также обед и ужин).

Императору, продолжил просвещать меня Искандар, не нравилась дворцовая еда.

О чем он с грустью повествует в мемуарах «Первая половина моей жизни»: официальная еда — это блюда «дорогие, красивые, но невкусные». Хотя бы потому, что из кухни они добирались до его стола, через половину дворца, уже холодными, особенно зимой.

Тем не менее гражданин Пу И, бывший император, сидя в шестидесятые годы в своем домашнем заточении в одном из таких же хутунов Пекина и собирая материалы для мемуаров, раскопал-таки меню одного из своих тогдашних обычных завтраков.

Было это во втором месяце четвертого года правления императора Сюаньтуна — то есть того самого гражданина Пу И. Утренние яства императора были числом лишь тридцать блюд (у его регентши, императрицы, обычно бывало до ста блюд на шести столах). В меню входили: жирная курица с грибами, утка в соусе, вырезки из курицы, говядина на пару, вареные потроха, филе из мяса с капустой на пару, тушеная баранина, она же со шпинатом и соевым сыром на пару, филе из баранины с редисом, вырезка из утки, тушенная с трепангами в соусе, жареные грибы, филе из мяса с ростками бамбука, мясо с китайской капустой, соленые соевые бобы, ломтики копченостей, жареные овощи в кисло-сладком соусе, ломтики капусты, мясной бульон… И это не все: при дворе существовал милый обычай, когда императорские наложницы присылали ему со своей кухни блюд этак двадцать, и дежурный евнух им потом докладывал, что «владыка десяти тысяч лет» откушал миску такого-то риса или каши, причем ел с аппетитом.