– Во-первых, женщины гормонозависимы, – с авторитетной интонацией доктора биологических наук начал этот придурок. – Во-вторых, откуда мы можем знать, что им в голову взбредет через полгода. Женщины нестабильны. Вот встретит она мужика, влюбится, и что? Захочет родить, конечно же. И на фиг проект. А в-третьих…

– Боже, есть еще и «в-третьих», какая трагедия…

– А в-третьих, эти сестры-пиарщицы вообще дочери известного банкира! – он выкрикнул это с таким видом, как будто этот аргумент казался ему розочкой на торте.

– И что из этого следует? – На какое-то мгновение моя злость сменилась недоумением.

– А то, что я свое потом и кровью заработал, – прошипел он мне в лицо. – Приехал из своей Рязани молодым мальчишкой, голодал, со второй попытки поступил в МГУ. Все по-честному. Все сам.

– Послушай, но ведь этот конкурс они тоже выиграли по-честному? Ты, конечно, молодец, но кого в данной ситуации волнует, что у них стартовая площадка лучше.

В общем, больше я с этим знакомым не общалась, хотя и предпочла не ссориться открыто (не из малодушия – просто сочла, что объяснить что-то настолько закостеневшему в своих глупых предрассудках шовинисту невозможно). Просто перестала брать трубку, если видела его определившийся номер. В итоге он и звонить перестал.

Но было очень забавно узнать, что спустя пару лет после этого разговора он намертво влюбился в собственную секретаршу, которая, оказавшись девушкой хваткой и талантливой, заставила его переписать на ее имя половину бизнеса. Что он и сделал: бросил все наработанное честным трудом к ее ногам, точно первобытный охотник шкуру мамонта. А она полгода поиграла с ним в шекспировские трагедии, а потом заметила на горизонте более перспективного мамонтодобытчика и ничтоже сумняшеся перешла под его крыло.

Женщины гормонозависимы, ха.

Нам с Лекой было по двадцать семь лет, и мы решили устроить совместный отпуск – отправиться на какой-нибудь тропический спа-курорт, где нас будут ждать свежие ананасы, массаж в четыре руки и полная информационная пустота. Лека не произносила этого вслух, но я знала, что в глубине души она рассчитывает и на вдохновляющий курортный роман. Беззаботное приключение, привкус которого будет ощущаться спустя недели после возвращения и поможет пережить серую московскую зиму.

Однажды, еще в студенческие годы, мы отправились в Турцию, в какой-то самый дешевый студенческий отель с картонными стенами и тараканами, и там Лека влюбилась в некоего Хасана, обладателя мощного загорелого торса, неприятного раздевающего взгляда и сгнивших передних зубов. Он работал на пляже спасателем и сразу обратил внимание на Леку, был пленен ее формами и сливочной белизной северной кожи. Я знала, что ничем хорошим это не закончится, но также знала я и то, что Лека изголодалась по такому вот красноречивому мужскому взгляду, по рукам, которые жадно шарили бы по ее телу, по страсти, в которой нет расчета и логики.

Мужчинам Лека преподносила себя как обузу. Компромисс, пока на горизонте нет кого-то более достойного. Нет, разумеется, она не была такой идиоткой, чтобы произносить это вслух, но подтекст был таков, а мужики прекрасно считывают подтексты. Лека была милая, ухоженная, от нее пахло дорогим шампунем и духами от Сержа Лютена, она неплохо зарабатывала, не нуждалась в поддержке и плече, готова была прощать все, что потребуется. А еще однажды она заплатила дорогой проститутке, чтобы та научила ее трюку «глубокая глотка», и несколько часов ночная жрица тренировала нелепую Леку подавлять естественный рвотный рефлекс. Кроме того, у Леки было прекрасное чувство юмора. И большая круглая грудь. Мужчины находили ее милой, но femme fatale она точно не была, ни для кого из них. С ней всегда встречались по какой-то логично обоснованной причине, а не потому, что от страсти крыша поехала.

А тут загорелый иноземный спасатель смотрит на нее как диабетик на шоколадное эскимо и будто бы даже застенчиво краснеет, когда она, проходя мимо, говорит «хэллоу». Ну и Лека влюбилась – и это было электрическое гормональное чувство, которое все нормальные люди переживают лет в четырнадцать. Они ведь даже поговорить толком не могли – английский Хасана был отвратительным, а по-русски он знал только две фразы, «Как дела?» и «Наташа такая красивая».

Тот отпуск я провела в одиночестве, с книжкой. Лека в первый же вечер пошла с Хасаном есть креветки в какой-то деревенский трактир, где он накачал ее молодым вином, наговорил комплиментов, закружил в импровизированном вальсе под нежные напевы Энрике Иглесиаса и довел до такого состояния, что Лека была готова хоть принять мусульманство, хоть немедленно снять трусы. Естественно, Хасан выбрал второе; их первый секс (Лека назвала это «божественным слиянием») состоялся на заднем сиденье его раздолбанного автомобиля, который он припарковал в каком-то тупике.

– Это было прекрасно, прекрасно! – В ту ночь Лека не спала ни минуты, но за завтраком она была куда более бодрой, чем я; и за обе щеки наворачивала омлет с сыром. – Он такой страстный! С нашими вялыми мужиками вообще не сравнишь. И он все время повторял: «Наташа, ты такая красивая!»

– Бля, а ничего, что ты не Наташа? – не выдержала я.

Настроение было ни к черту, потому что всю ночь я провела в волнении, что эту идиотку увезут в горы, изнасилуют, а потом продадут на органы.

– Ты не понимаешь! У них по-турецки «ашка» означает «любовь». Поэтому они все так любят имя «Наташка».

Я пыталась отрезвить ее, но ничего не помогало. Когда однажды она задумчиво заявила, что может быть, мол, продать московскую квартиру, купить небольшой белокаменный домик у пляжа, я поняла, что, если срочно что-то не предприму, моя лучшая подруга бездарно сгубит свою жизнь на моих глазах. А я буду сидеть в первом ряду специально приглашенным гостем, и когда занавес упадет, до конца дней не прощу себе, что не посмела вырваться на сцену.

Мы вернулись в Москву, сияющая влюбленная Лека и мрачная я. Моя подруга вела себя как невеста. Она даже похудела, причем без всяких диет, и глаза у нее горели как фонари; она продала норковую шубу, на которую копила два года, и накупила чемодан цветастых сарафанов, утягивающих купальников и модных босоножек. «Кому нужна эта шуба, если я буду жить в раю, в городе у моря, – мечтательно говорила она. – У меня будет чудесный влюбленный муж и веселые дети. Хорошо, что моя профессия не связана с культурной средой. Я смогу работать педиатром и в Турции!» «Ага, если тебе разрешат выглянуть из-под хиджаба», – мрачно спорила я.

Каждые полчаса Лекин мобильный пиликал – Хасан бомбардировал ее эсэмэсками. «Какой же он заботливый, – восхищалась она. – Он не может уснуть без того, чтобы пожелать мне спокойной ночи!» Счастье длилось две недели, после чего SMS внезапно перестали приходить. Лека выла как вдова на похоронах, она перестала есть, спать и целыми днями сидела с телефоном в обнимку. Этакая мрачная московская версия Ассоли – виски, слякоть, телевизор фоном и горькая, горькая тоска. Спустя три дня пытки молчанием Хасан объявился.

– Ты представляешь, оказывается, переписка со мной его разорила, – рассказывала вновь обретшая счастье дурочка. – Ему пришлось взять дополнительные рабочие часы, чтобы снова иметь возможность мне писать…