При этих словах Окунь от души заливисто рассмеялся, сам довольный своей шуткой и ироничной логикой, с помощью которой ему удалось окончательно разубедить Олега в ложном направлении предпринятого ими с Ольгой поиска. Быстро сбегав на кухню, где полным ходом шли приготовления к организованному сегодня генералом застолью, осмотрев томившиеся в ожидании подачи к столу блюда, заглянул в шкварчавший пловный котел, откуда быстрым, проворным движением знатока извлек с помощью шумовки несколько золотистых кусочков баранины. Ловко подбросив их в воздухе, он ссыпал зажаренное мясо на маленькую тарелочку и с дегустаторской тщательностью съел один за другим.

– О, хош! Джуда яхши! Майли! Хоп, май-ли! – сказал Окунь, обращаясь к стоявшему рядом с ним повару Юлдашу, пожилому человеку в белом переднике и крахмальном колпаке, одетом так опрятно исключительно по случаю ожидания почетных гостей. – Молодец твой отец! То, что доктор прописал!

– Стараемся, худжаин, – ответил, глядя с подобострастием на генерала на чисто узбекский манер Юлдаш-ака. – Не волнуйся, Дмитрий-ака, все будет как надо. Угостишь своих гостей, пальчики оближут. Старый Юлдаш свое дело знает. Тебя никогда не подведет.

Ответ повара, по всей вероятности, полностью удовлетворил суетливого Окуня. Поэтому, небрежно проведя салфеткой по сальным после баранины губам, он поспешил выйти из душного и жаркого кухонного помещения на воздух, туда, где рядом с накрываемым столиком близ воды в тени лип и ореховых деревьев стоял в ожидании его Олег.

– Давай посидим немножко, в ногах правды, как мы знаем, нет, – сказал он, пододвинул журналисту видавший виды деревянный стул на металлических ножках и, взяв такой же точно себе, продолжил беседу. – Знаешь, тот, кто тебе в голову вложил версию насчет того, что после революции ваша семейная икона якобы находилась в коллекции Великого князя, видно, слышал звон, но до конца в этом не разобрался. Дело в том, что похожая икона некоторое время действительно находилась в руках Николая Константиновича. Он даже ухитрился назло своей венценосной семье распотрошить ее как обыкновенный грабитель. Понимаешь, взял попросту и вытащил из серебряно-золотого оклада, украшавшего икону, драгоценнейшие камни: сапфиры, алмазы, рубины, изумруды, бриллианты… Причем каждый, судя по всему, не меньше голубиного яйца. Ценности невероятной. Но сделал он это совершенно по другой причине и совсем не потому, что хотел иметь их в своей коллекции. Хотя он-то, хорошо и далеко не понаслышке знавший свою романовскую родню, в отличие от своей жены и прабабки жены твоей, мог, конечно, предвидеть крах династии и, соответственно, крушение империи. Интересный мужик был, судя по всему, с настоящим мужским характером, со стержнем от макушки до копчика. Себя уважал непомерно. Честолюбив был.

Так вот, если тебе это интересно и тема не надоела, то скажу абсолютно точно, что Великий князь Николай «Ташкентский», как я его называю, потрошил как жулик с «тезиковки» (у нас здесь есть в городе такой рынок, отцом-основателем которого Николай Константинович-то как раз и был), желая по-настоящему сбыть за рубежом добытые из своей семейной реликвии таким варварским путем драгоценные камни. Но икона та была не ваша, как я уже говорил, а совсем-совсем другая. Правда, тоже семейная. Вот за это кощунственное деяние: домашнее воровство и многое другое, связанное с этой семейной иконой, Великий князь – внук императора Павла и двоюродный дядя последнего самодержца российского Николая Второго и был, как выясняется, изгнан августейшей семьей, сослан вначале в Оренбург, а потом и в Ташкент и даже объявлен клептоманом, психически больным человеком. Хвор был, как говорили и писали тогда, на голову. Вот такая, дорогой мой, история получается.

Скажу тебе больше. Этот Романов вовсе не умер от лихорадки или скоротечной чахотки, как все, согласно официальной версии, по сей день думают. Так было, видимо, в то время нужно новой власти. Судя по всему, на самом деле его, как и всех порфирородных его родственников, только заметно позже, действительно расстреляли – поговаривали, по приказу туркестанских комиссаров. Даже несмотря на то, что он выделялся из своей родни демократическими взглядами, приветствовал революцию, особенно февральскую, и пользовался лояльным к себе отношением со стороны местных вождей пролетариата и дехканства. Ведь некоторое время Николай Константинович выдавал себя то за рьяного анархиста, то за левого эсера. Однако при всем при том ни с басмаческими главарями, ни с представителями английских спецслужб, наводнивших в те годы Среднюю Азию с целью превратить ее в сырьевой придаток Британской империи, ни даже с белым офицерством, пошедшим в услужение к тем же англичанам и исламистам-моджахедам, он не якшался. Был, как всегда, сам по себе, ни от кого не зависимым человеком. Да и с красными также не сотрудничал, хотя относился к ним, можно сказать, снисходительно. Такой он был человек. Но когда встал вопрос о передаче им молодой власти Советов в Туркестане собрания картин из его дворца, он моментально поменял свои взгляды, а потом и вовсе откровенно послал представителя комиссаров, что называется, на все четыре стороны. При этом одно из полотен своей богатой коллекции Романов, видимо, заранее предчувствуя такой поворот событий, много раньше ухитрился спрятать так, что найти особо дорогую ему картину смогли чуть ли не через полвека. Догадываешься, что это была за картина? Конечно, та самая «Купальщица» Беллоли, которую ты сегодня лицезрел в нашем музее искусств. Шуму тогда в республике было столько, что даже я хорошо все помню. Эта находка и заставила вспомнить о том времени и заодно помянуть незлым, тихим словом невинно убиенного Великого князя Николая Константиновича Романова, волею судьбы заброшенного на окраину империи.

О внезапном исчезновении этой картины знали и раньше. Ведь у проводивших обыск в его дворце красноармейцев, милиционеров и местных чекистов, да еще их помощников – «красных палочников», была обстоятельная опись всех собранных во дворце Романова произведений и ценностей. Они хватали тогда далеко не все, что попадалось им на глаза. К этому делу и тогда подходили серьезно. К тому же у самого Николая «Ташкентского» было в городе немало «доброжелателей», которые давно положили глаз на собранные им ценности. В то революционное время настроение у людей преобладало восторженно-романтическое, многие из них искренне верили, что вот поделят они все, что угнетателями было нажито и накоплено с помощью их непосильного, рабского труда, и заживут, как в сказке. А «паразитов-захребетников» – к стенке или отправят куда подальше. Время, конечно, расставило все по своим местам, но не так быстро. А во время обыска эту картину нигде обнаружить не удалось.

Кстати, пока не забыл, подробности, если тебя, Олег, конечно, заинтересует эта проблема, ты можешь узнать у одного московского историка, который долгие годы работал в республике. Я имею в виду профессора Александра Ивановича Усольцева. Найдешь его легко в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза, где он, думаю, и сейчас преподает. Он немало научных работ посвятил тому периоду. Одна из его монографий, по-моему, так и называется, если память не изменяет, «Из истории гражданской войны в Узбекистане». А еще популярная у нас здесь его работа «Басмачество: правда истории и вымысел фальсификаторов». Он еще доклады партийному руководству республики частенько писал, ну и, конечно, доступ к архивам имел. Писал много и интересно. Захочешь – встретишься. Захочешь – почитаешь. А нет, так на нет и суда нет.