– Лидочка, нужен твой совет. Ты же лучшая по всяким диковинкам. С твоими знаниями и вкусом только ты сможешь разобраться. Вот серьги предлагают купить. Понравились мне, а я даже не знаю… Вдруг ерунда какая-то, а просят неприлично много.

Рита разжала ладонь и увидела, как хищно вспыхнули Лидкины глаза:

– Сколько хотят?

Ритка от фонаря назвала фантастическую, по ее понятиям, сумму, равную годовому заработку завотделения госпиталя. Лидка не выпускала серьги из рук:

– Бери. Даже не думай. Эти фантики кому нужны? А цена серьгам минимум в два раза больше. И это если просто камни из них выковырять. Тут бриллианты чистой воды. А в изделии еще дороже. Тонкая работа. Под заказ. Я таких еще не встречала. А там, – она понизила голос, – там, где продают, еще есть что-то такое?

– Ко мне зайди, когда освободишься, – Ритка кивнула за спину Лиды. Та обернулась: сзади за столом сидела Ксюха, которая замерла и даже приподнялась над стулом, чтобы лучше слышать.

– Что уши греешь? Кыш отсюда, зараза! Я зайду. Обязательно!

Диадема привела Лиду в полнейший восторг, а роман с директором Торгсина в крайне охотничье возбуждение.

– Значит, так, – Лида на глазах у изумленной Ритки составляла схему: – Все, что похоже на сильно старое или сильно дорогое или с камнями, – сможете на полсуток придержать? Ну там – проверка, туда-сюда, другая дата в накладных, а я буду смотреть и сразу забирать. На реализацию. Цену буду давать хорошую… – Она запнулась, – с учетом моего интереса и рисков.

Рита не знала, как крутить гешефты, но крутить мужчинами она умела виртуозно. Самуил Аронович сперва насторожился. Он не хотел посторонних в доме и в магазине и тем более темных схем с непонятными подружками. А вдруг это очередная зачистка, и Ритку подослали для проверки? Но она не сдавалась. Тем более что Лида, почуяв большой куш, снова и снова описывала ей такие перспективы и прибыли, что можно было всерьез задуматься о своем доме с прислугой. За годы содержания Ритка усвоила – «французской любовью» можно получить или исправить практически все. После совершенно неожиданных и новых для консервативного директора доказательств любви и благодарности он, не попадая после испытанного ни ногой в штанину, ни ложкой в стакан, согласился на встречу с Лидой. Та хотела брать на реализацию, но даже ее хваленой хватке было далеко до незаметного маленького кругленького человечка, отхватившего такое место и державшегося в должности второй год без единого зафиксированного нарушения. Никаких реализаций – только моментальная покупка. Пришлось соглашаться.

Лида накапливала за пару недель несколько достойных экземпляров, а потом перепродавала их втридорога. Директор Торгсина при всех опасениях максимально устранился: во-первых – дополнительный очень выгодный рынок сбыта, во-вторых – деньги сразу и в-третьих, всеми передачами товара заправляла его учетчица Рита Гордеева и в крайнем случае – можно было сослаться только на ее преступление. Разумеется, самую крупную и ценную добычу и драгоценные камни, а в них он разбирался не хуже штатного оценщика, он оставлял себе, а женские дорогие безделушки отлично шли мимо правительственной кассы к Лиде.

В их схеме было только одно слабое место – все принятые ценности по весу заносились в ведомость и шли на лом. То есть если в Торгсин зашло сто грамм золота в любом виде – то сто грамм должно было быть сданным. На первое время хватало Лидкиных, а точнее Николенькиных запасов царских червонцев. А дальше при любых товарообменах, деньгах или услугах обычного золота перекрыть отданные на сторону драгоценности стало не хватать.

– Нет лома – нет продаж, – спокойно сообщил Самуил Яковлевич. И это звучало так убедительно, что Лида даже не спорила.

– Найдешь лом – добро пожаловать. А пока – лавочка закрыта.

Милой Риточке он также сообщил, что его любимый котеночек вылетит в два счета из дома и с работы, если попробует что-то темнить без его ведома.

– Пойми, солнышко, – ласково закончил он, – в Торгсинах по Союзу чистки ежедневные, и если за обвешивание можно просто вылететь с работы и схлопотать лет десять, то за ваши с Лидочкой гешефты и тебя, и меня, и ее за компанию поставят к стенке здесь же во дворе. Бух! И высшая мера социальной защиты прямо в твой фарфоровый лобик. Вот сюда, – он пухлым коротким пальчиком легонько ткнул ей между бровей.

Чутье не подвело. На следующей неделе по всем многочисленным конторам Торгсина разошлось циркулярное письмо из управления с уведомлением о расстреле расхитителей социалистической собственности в Торгсине и призыв «побольше бдительности». Это была очередная показательная казнь, которая, разумеется, всех напугала, но никого не остановила. Только по официальным данным Торгсин в год безвозвратно терял больше миллиона рублей золотом на мошенничестве сотрудников.

Рита со слезами перебирала уходящие мимо нее сокровища.

– Деточка, – целовал ей руку Самуил Аронович, – не гневи Бога, ты своими теплыми ботиночками каждый день перешагиваешь через трупы тех, кто не успел отоварить свои бонны. И заметь, они ждали не шелк, не икру, а хлеб.

Ситуация вокруг Одессы действительно была катастрофической – у селян, радовавшихся высылке или просто ликвидации кулаков, стали отнимать и личные огороды, и все, что они на них вырастили в свободное от трудов на колхозных полях время. Унести хоть немного с колхозного поля – было невозможно, за три колоска – расстрел на месте. Любые излишки разыскивались и изымались. В тридцать втором – тридцать третьем крестьяне были вынуждены выкупать за золото у государства ими же выращенный и отобранный хлеб. Уехать из республики было нельзя – железнодорожные билеты крестьянам не продавали. Городские хлебные карточки за пределами города не отоваривались. К рукотворному государственному апокалипсису добавились засуха и неурожай. Многие приехавшие с последним серебряным нательным крестом и окладом с семейной иконы умирали у стен магазина. В Торгсинах стали централизованно задерживать поставки самого ходового и дешевого продовольствия – муки, круп, хлеба. Получив бонны, обменять их на еду десятки людей не успевали, умирая в очередях здесь же, в центре Одессы, на Преображенской…

А вот идейные иностранные моряки, посещавшие другой одесский Торгсин, в порту, часто негодовали, что это не советский магазин, а настоящий бордель с шикарными девочками, кельнершами, которые любят дорогие подарки, – разумеется, те продавались тут же: пудра, чулки, духи, шампанское… Проститутки в Торгсине делились на несколько видов – одни «халтурили» после основной работы на заводах и в конторах, другие, удачливые и талантливые, перешли под крыло госконторы с прилегающих к порту улиц, ну и третьи – идейные, помогали стране добывать валюту. Кроме эффектной внешности, все девочки в обязательном порядке сотрудничали с НКВД. Все буржуазные «перегибы» и отсутствие в продаже советских агитационных материалов были известны и союзному руководству Торгсина, и местным чекистам, но «цель оправдывает средства». По данным за тридцать третий год, продажа музейных ценностей и экспроприированных шедевров государством на мировом рынке принесла чуть больше двадцати миллионов, а Торгсин за тот же год добыл золотом двести шестьдесят семь. Не считая хищений на местах.