всякий, жаждущий новых возможностей, не будет довольствоваться текущей ситуацией, а попытается ее преодолеть, насколько это в его силах. Указанные полярности, безусловно, вызывают досаду, и это справедливо вне зависимости от того, происходит конфликт в психике одного человека или между индивидуумами противоположного темперамента.

[260] Мне представляется, что проблему противоположностей, которая здесь затрагивается вскользь, следовало бы сделать основой критической психологии. Подобного рода критика была бы чрезвычайно полезной не только в узкой сфере психологии, но и в гораздо более широкой сфере наук о культуре вообще.

[261] В настоящей статье я свел воедино все те факторы, которые, с точки зрения сугубо практической психологии, играют ведущую роль в определении человеческого поведения. Многообразие вопросов, требующих внимания, обусловлено природой психики, отражающейся в бесчисленном множестве граней, и они суть выражение тех затруднений, с которыми приходится сталкиваться исследователю. Невероятная смутность психических явлений ложится на наши плечи всей своей тяжестью, когда становится ясно, что всякие попытки сформулировать исчерпывающую теорию обречены на провал. Предпосылки всегда выглядят намного проще. Психическое есть отправная точка всего человеческого опыта, и любое знание, обретенное нами, так или иначе снова возвращает нас к психике. Она – начало и конец всякого познания. Психическое выступает не только как объект изучающей его науки, но и как ее субъект. Это обеспечивает психологии уникальное место среди прочих наук: с одной стороны, налицо постоянные сомнения относительно того, является ли она наукой в привычном понимании, а с другой стороны, очевидно, что психология приобрела право ставить теоретические проблемы, разрешение которых окажется одной из труднейших задач грядущей философии.

[262] Боюсь, что в моем обзоре, по необходимости слишком сжатом, я оставил без упоминания множество прославленных имен. Тем не менее одно имя мне ни за что не хотелось бы пропустить. Это имя Уильяма Джеймса, чьи психологическая проницательность и прагматическая философия неоднократно служили для меня ориентирами. Именно его устремленное в будущее видение помогло мне осознать, что горизонты человеческой психологии на самом деле расширяются безгранично.

VI. Инстинкт и бессознательное

Доклад на совместном симпозиуме Аристотелевского общества, ассоциации исследователей разума и Британского психологического общества в Бедфордском колледже Лондонского университета в июле 1919 г. Текст впервые опубликован в «Британском журнале психологии» (номер X, 1919, стр. 12–26) на английском языке. На немецком увидел свет в сборнике «О психической энергии» (Цюрих, 1928), с коротким дополнением в конце перепечатан в сборнике «О психической энергии и сущности сновидений» (Цюрих, 1948).

Инстинкт и бессознательное

[263] Тема данного симпозиума так или иначе затрагивает проблему чрезвычайно важную как для биологии, так и для психологии с философией. Но если мы хотим обсуждать связь инстинкта с бессознательным, необходимо прежде четко определить наши термины.

[264] Что касается определения инстинкта, я хотел бы подчеркнуть значение реакции по принципу «все или ничего», отмеченной Риверсом[183]; мне представляется, что вот эта особенность инстинктивной деятельности имеет особое значение для психологического рассмотрения проблемы. Разумеется, я ограничусь этой стороной вопроса, поскольку не считаю себя достаточно компетентным в биологии и, следовательно, не вправе рассуждать о биологическом аспекте. Но, попытавшись дать психологическое определение инстинктивной деятельности, я осознал, что не могу всецело положиться на реакцию по принципу «все или ничего», и причина здесь следующая: Риверс характеризует эту реакцию как процесс, лишенный градаций интенсивности применительно к условиям, его породившим. Эта реакция протекает с собственной интенсивностью при любых условиях и нисколько не пропорциональна воздействию исходного раздражителя. Когда мы обращаемся к психологическим процессам сознания, чтобы установить, существуют ли среди них такие, интенсивность которых совершенно несоразмерна силе раздражителя, то оказывается, что у человека их множество – это, например, и чрезмерные аффекты, и впечатления, и преувеличенные позывы, и далеко заходящие намерения, и все прочее в том же роде. Отсюда следует, что всю совокупность этих процессов нельзя классифицировать как инстинктивную, а потому нам требуется какой-то другой критерий.

[265] Мы очень часто употребляем слово «инстинкт» в обыденной речи. Мы говорим об «инстинктивных действиях», подразумевая такое поведение, мотив и цель которого не осознаются полностью и которое можно объяснить лишь некоей смутной внутренней потребностью. Эту особенность уже отмечал в прошлом английский автор Томас Рид: «Под инстинктом я понимаю естественное побуждение к некоторому действию, без малейшей цели, без обдумывания и без представления о том, что мы делаем»[184]. То есть инстинктивное действие опосредуется бессознательностью стоящего за ним психологического мотива, в противоположность сугубо сознательным процессам, которые выделяются из общего числа именно осознаваемой непрерывностью их мотивов. Инстинктивное действие можно считать более или менее внезапным психическим событием, неким вмешательством в непрерывность сознания. В этом отношении оно воспринимается как внутренняя необходимость, и таково, между прочим, определение инстинкта, данное Кантом[185].

[266] Соответственно, инстинктивную деятельность следует отнести к специфическим бессознательным процессам, которые улавливаются сознанием лишь через их результаты. Но, если удовольствоваться таким понятием инстинкта, вскоре мы обнаружим его недостаточность: ведь оно просто отделяет от сознательных процессов инстинкт, характеризуя его как бессознательное действие. Если же, с другой стороны, рассматривать бессознательные процессы в целом, то мы поймем, что невозможно классифицировать их все как инстинктивные, пусть в обыденной речи различия между ними и не проводится. Внезапно встретив змею и сильно испугавшись, вы вправе назвать свой страх инстинктивным, поскольку он неотличим от инстинктивной боязни змей у обезьян. Но именно единообразие явления и его регулярная повторяемость выступают наиболее характерными особенностями инстинктивного действия. Как удачно отмечает Ллойд Морган[186], биться об заклад по поводу инстинктивной реакции столь же скучно, как и ставить на то, взойдет ли завтра солнце. При этом вполне может случиться так, что кого-то неизменно охватывает страх при встречах с совершенно безобидной курицей. В этом случае механизм страха тоже действует бессознательно, подобно инстинкту, однако мы все-таки должны различать указанные процессы. В первом примере страх перед змеями представляет собой общераспространенный и целенаправленный процесс, а второй пример из повседневной жизни есть образчик фобии, а не инстинкта, поскольку он проявляется только изолированно и не может считаться какой-то общей особенностью. Существует множество иных бессознательных принуждений такого рода – например, навязчивые мысли, музыкальные пристрастия, неожиданные идеи и настроения, импульсивные аффекты, депрессии, состояния тревоги и т. д. Эти явления знакомы как нормальным, так и аномальным (abnormen) индивидуумам. До тех пор пока они возникают изолированно и не повторяются регулярно, их нужно отличать от инстинктивных процессов, пусть даже кажется, что стоящие за ними психологические механизмы соответствуют психологическим механизмам инстинктов. Они могут характеризоваться реакцией по принципу «все или ничего», что особенно ярко замечается при патологии. В психопатологии