Они находились в маленькой комнатке, которая никогда не служила ни для чего другого, кроме переговоров о деньгах, один на один, за маленьким столиком, окруженным четырьмя стульями. Альберехт сел.

– У меня сын в армии, – сказал Андре, – ему как раз двадцать.

– Уже такой большой?

– Да… Родился, когда мне самому было двадцать. Последняя весточка от него пришла из восточной части Гронингена. Так что сейчас он, будем надеяться, уже в плену. А у тебя есть дети?[21]

– Я даже не женат. Я так понимаю, что ты…

– Как знать, как знать…

– Не надо так тревожиться о сыне раньше времени.

– Да ведь немцы уже дошли до дамбы Афслёйтдейк.[22]

– Не может быть! Неужели они уже заняли и Гронинген, и Фрисландию?

– Я звонил в наш филиал в Леувардене. По телефону было слышно, как они маршируют по улице.[23]

– Очень тебе сочувствую, поверь. Прости, что беспокою в такое тяжелое для тебя время.

– Ну что ты. Я не единственный, у кого сын в армии. Так чем же я могу тебе помочь?

– Ты обещаешь, что это останется между нами?

– Разумеется.

– Нам требуется пятьсот английских фунтов на особые цели.

– Ты мог бы мне просто позвонить.

– Знаешь, я решил, что звонить не стоит. Что лучше просто зайти к тебе. Чем меньше звонков и записок, тем лучше.

Андре кивнул. Потом сказал:

– Знаешь, я как раз сегодня утром о тебе вспоминал, когда читал газету.

– Про концерт моей мамы?

– Нет, про обвинительную речь, которую ты вчера произнес, против журналиста, оскорбившего Гитлера. Вся страна краснела бы сейчас от стыда, если бы ты потребовал для него наказания. Ты должен испытывать глубокое удовлетворение, оттого что потребовал освободить его от преследования.

Альберехт промолчал.

– Какой идиотизм – этот закон об оскорблении глав иностранных государств, – продолжал Андре. – Как будто они без нас не разберутся, кто прав, кто виноват. Все смотрели Гитлеру в рот. Когда он еще только сунулся в Рейнскую область семь лет назад, надо было странам Западной Европы объединиться и прогнать его оттуда. Тогда это было еще возможно без кровопролития.

– Да, наверное, – пробормотал Альберехт.

– Во всяком случае, если кто-то в нашей стране имеет основания испытывать сегодня удовлетворение, то это ты. Представь себе, что ты потребовал бы наказания для Ван Дама. Думаю, ты сегодня был бы готов сквозь землю провалиться. – Андре горько усмехнулся и встал. – Когда фрицы нас завоюют, тебе придется несладко. Желаю тебе мужества. Буду держать за тебя кулаки. Подожди минутку, ладно?

Андре направился к двери.

– С какого счета списать? – спросил он, обернувшись. – У прокуратуры есть счет в нашем банке?

– Спиши с моего личного, – ответил Альберехт.

– Крупными или мелкими?

– Давай крупными.

Как все оказалось просто! Пятьсот фунтов, по его представлениям, – все, что было у него на счете. По сути дела, все деньги, которые принадлежали ему в этом мире. И так просто. Сунул в карман – и вперед, в Англию!

Он поздравил себя с тем, что, глазом не моргнув, попросил всю сумму, хотя собирался, памятуя о надписи на грифельной доске, начать с пятидесяти фунтов, а если окажется, что получить валюту невозможно, замять вопрос.

«Я хожу в этот банк уже больше года, и только сегодня выяснилось, что им заведует мой старый знакомый. Почему я строю свою жизнь, не веря в счастливый случай? Почему было не набраться смелости и не поехать вместе с Сиси? Отчего я стал прокурором – олицетворением Покоя, Закона и Порядка? Почему не выбрал огромный мир и жизнь странника, воспеваемую поэтами? Воспел ли хоть один поэт жизнь прокурора?»

– Уймись, – сказал черт, – подсчитай-ка лучше, достаточно ли у тебя на счете денег, чтобы снять пятьсот фунтов стерлингов.

Альберехт принялся считать. Пятьсот. Умножаем на двенадцать с половиной. Получаем шесть тысяч двести гульденов. Есть ли у него столько? Неделю назад, убеждая себя, что надо набраться смелости и уехать вместе с Сиси, он продал несколько ценных бумаг.

Дверь комнатки отворилась, и вошла девушка лет семнадцати с длинными светлыми волосами, пышными и прекрасными. Но спина у нее была сутулая, а очки на носу сидели криво. В левой руке девушка держала связку ключей.

– Менейр Бертельс просил вам передать, что у нас здесь таких денег нет. Недостаточно иностранной валюты. Но если вы обратитесь в головное отделение, то наверняка получите нужную сумму. Менейр Бертельс туда позвонит.[24]

Альберехт медленно поднялся со стула.

– Я правильно понял? – спросил он, заикаясь. – В головное отделение вашего банка?

– Если вы поедете туда сами, то получится быстрее всего. Вы знаете, где это?

– Да, спасибо.

Его старый знакомый Бертельс? Дает ему, вот так вот, от ворот поворот? Разве Альберехт хоть раз был с ним неприветлив? Разве смеялся над ним вместе со всеми, когда Бертельсу в двадцать пришлось лет жениться?

– Конечно, смеялся, – сказал я, – вы все тогда считали Бертельса дураком, за то что он решил жениться. «Плюнь ты на нее, это ее проблемы» – так рассуждали все однокурсники Андре Бартельса.

– Я такого не говорил, – ответил мне Альберехт, – я молчал. Я считал…

– Вы можете выйти прямо здесь, – сказала девушка.

Она прошла по коридору впереди Альберехта и открыла ключом из связки зарешеченную дверь.

«Я был слишком пай-мальчиком, чтобы над ним смеяться, – вдруг вспомнил Альберехт с горечью, – я испытывал к нему отвращение, смешанное со страхом. Я сам в двадцать лет боялся даже смотреть на девушек. И оттого что я был пай-мальчиком, то, что сделал он, представлялось мне ужасающим. Чтобы девушка от него забеременела. Мне представлялось…»

– Спасибо! Всего доброго, юффрау!

Эта дверь выходила в переулок. Пройдя его до конца, Альберехт оказался на центральной улице, где стояла его машина.

– Спокойно, – сказал я. – Ты принимаешь близко к сердцу факты, которые того не заслуживают. Разве не правдоподобно, что у Бертельса в его филиальчике просто нет пятисот английских фунтов? По-моему, это совершенно естественно. Радуйся, что он позвонил насчет тебя в головное отделение. И давным-давно забыл, что ты девятнадцать лет назад думал о нем и о его девушке. Вполне может быть, что он этого никогда и не знал.