— Вы мне льстите.

— Ну, мы оба можем льстить друг другу.

Эдуард поцеловал меня. Губы у него были теплые и решительные, поцелуй же — нежный, но без жара страсти. Эдуард не был возбужден. Быть может, ему скорее хотелось куртуазной любви, нежели удовлетворения плотских желаний.

— Бог проклянет меня за это, но все же…

Его руки упали с моих плеч, он снова почувствовал угрызения совести. Наверное, в юности Эдуард не колебался, если ему хотелось что-то получить, но сейчас ему приходилось нелегко, когда он уговаривал и меня, и свою совесть. Он являл собой высшую власть, что в этой опочивальне, что и во всей стране, однако в воспоминаниях его всплывали призрачные картины угасания и смерти.

А что же было делать мне? Я почувствовала, что больше всего на свете хочу принести ему хоть какое-то облегчение. Сделать так, чтобы он снова улыбался. Но как же, как отвлечь его от гнетущих дум, способных только растравить душу? Обладаю ли я талантом добиваться желаемого? Искусство соблазнять мужчин было мне неведомо. Чего же он хочет от меня больше всего — такого, что в моей власти ему дать? Что можно сделать? Ну… я умею спорить и отстаивать свою точку зрения…

Взгляд мой упал на документы, разбросанные по всему столу. Заботы финансовые и политические… Я подошла и остановилась у стола.

— Расскажите мне, чем вы здесь занимаетесь, Эдуард.

— А тебя интересуют государственные дела, вот как? — Он посмотрел на меня явно озадаченно.

— Интересуют. — Я встретила его взгляд, умышленно бросая вызов, который он мог принять, а мог и отвергнуть. — Я способна на гораздо большее, чем выбирать, какого цвета платье надеть или каким манером уложить волосы!

— Что, правда? — Эдуард принял вызов. Он указал мне рукой на табурет, порылся в документах, протянул один из них мне. — Дела семейные, — объявил он, всем телом налегая на стол. Моя самоуверенность пробудила его интерес и вытеснила давешнюю меланхолию.

— Вам повезло. Вот у меня семьи вообще нет, — промолвила я. — Мне семейные дела неведомы.

— У меня есть сыновья[39]. Великолепные сыновья. Они делают меня сильным. — Я опять видела перед собой не просто мужчину, а государя, который ни на минуту не забывает обо всем, что происходит во всей державе, и крепко удерживает ее в узде. — О чем вам говорит этот документ? — Он постучал пальцем по свитку, который дал мне. Написано было по-латыни, убористым почерком профессионального писца, но кое-что разобрать я все же сумела.

— Это из Ирландии, — ответила я.

— Правильно. Это от Лайонела[40], он сейчас в Ирландии. Ему нелегко там приходится, в этой непокорной провинции. В прежние времена я сам бы туда отправился, но теперь послал Лайонела своим наместником. Ему придется искусно лавировать, чтобы соблюсти интересы всех группировок. А люди там буйные, Бог свидетель: один неверный шаг — и засосет с головой, как в трясину.

Он забрал у меня эту бумагу и дал другую. Я снова ощутила себя послушницей, которой внушают первые заповеди, или счетоводом под бдительным оком Дженина, но эти бумаги очень сильно притягивали меня.

— А это что? — спросил Эдуард.

Разобрать этот документ оказалось потруднее, но имена были написаны ясно.

— Это из Аквитании.

— От Эдуарда, моего наследника. — Не различить глубокую гордость в его голосе было невозможно. — Он станет хорошим правителем Аквитании, если только сумеет сдерживаться и не попирать интересы своих подданных. Гасконцы своенравны, и ему придется учиться терпению не меньше, чем искусству быть королем. Он отличный полководец, мне это по сердцу. А теперь вот что…

Он явно получал удовольствие. Уверенно, твердой рукой он рисовал мне портреты наследников своей власти, которые продолжат род и славу Плантагенетов в веках. Я взяла в руки следующую бумагу.

— А это от Джона[41]. Джона Гонта. Он теперь герцог Ланкастерский. А Эдмунд[42]? Я собирался женить его на наследнице Фландрии… — он постучал пальцем по документу с тяжелой печатью красного воска, растрескавшейся в дальней дороге, — но на нее имеют виды французы, и они сумели добиться поддержки папского престола. Придется мне поискать ему другую невесту. А есть еще и Томас…

— Которому всего семь лет, однако он такой же неистовый охотник, как и его отец.

— Именно. — У меня душа пела от успеха своей маленькой хитрости. Напряжение покинуло Эдуарда. — Изабелла — вот кто меня беспокоит. — Задумавшись об этом, он снова взял мой кубок и сделал добрый глоток. — Она выйдет замуж только по своей воле, а если я употреблю отцовскую власть, добра из этого не выйдет.

— Мне кажется, она не станет противиться вашей воле, если мужа ей выберете вы. — Я видела, как он все сильнее закипает, вспоминая об Изабелле.

— Однажды она уже воспротивилась, да еще как!

— Но ведь годы-то идут…[43] Она пойдет за любого мужчину, которого вы выберете для нее, лишь бы тот был молод, красив и знатен!

— Я это запомню. Тебе лучше знать, что происходит в светлице… Я опасаюсь, что она выберет сама, и кого-нибудь совершенно неподходящего.

— Так пусть себе выбирает.

— Но мне же нужно ее браком обеспечить выгодный для Англии союз, а не терпеть какого-нибудь безземельного рыцаря с благородным лицом и крепкими мускулами, который сумеет заманить ее в постель!..

Он резко оборвал фразу. Я оторвалась от документов и подняла глаза, не понимая, отчего он вдруг замолчал. Эдуард молча смотрел на меня.

— А что это ты сделала? — требовательным тоном спросил он.

— Ничего, милорд!

— Ты коварная женщина, Алиса Перрерс!

Он бросил свернувшиеся в свитки документы на стол и расхохотался, да так, что стены задрожали и проснулся охотничий пес. Легким движением Эдуард оттолкнулся от стола, наклонился, взял меня под локти и поднял с табурета, поставив перед собой. Внимательно вгляделся в меня.